Анатолий Ланщиков - Достоверность характера

О гражданской войне, в том числе и о действиях чапа­евской дивизии, у нас написано немало, но никакие мемуа­ры и самые фундаментальные труды не в состоянии «за­крыть» фурмановский роман, потому как общефилософс­кое осмысление взятого исторического периода опирается не только на авторские рассуждения и прямые высказы­вания действующих лиц, но и на развитие характера главного героя произведения [3].

Мы живем не в столь уж идиллическое время и пото­му, наверное, по-настоящему можем сопереживать герою только в момент предельных напряжений его души. Ко­нечно, без достоверных фактов писатель сказать ничего не может, но и одних фактов тоже недостаточно. Нас теперь интересует не столько информация о внешних со­бытиях, сколько психологическая достоверность поступка, пределы человеческой души, внутренние возможности и ре­сурсы характера. Интерпретация фактов, вместо их фило­софского осмысления, как раз и порождает то чувство неутоленности, которое не покидает нас с тех самых пор, как мы поняли, что минувшая война — не просто важ­ный эпизод в судьбе нашего народа, а гигантский пово­рот во всей мировой истории, и наш народ был тут не просто свидетелем или рядовым участником событий, ему здесь принадлежала ведущая роль.

Необычайно возросший в последние годы интерес к ге­ниальному творению Льва Толстого — эпопее «Война и мир» — вряд ли стоит объяснять только особым нашим почтением к историческому прошлому. Обращение к про­шлому все-таки связано у нас с заботой о завтрашнем дне, поставленном волею исторических судеб в первопри­чинную зависимость от вопросов войны и мира. Но зачем бы нам обращаться к событиям полуторавековой давнос­ти, когда всего лишь несколько десятилетий отделяют нас от событий еще более грандиозных, чем те, что осмыс­лены автором «Войны и мира»? Но в том-то и дело, что нас соблазняют не события времен наполеоновских войн, а глубина их философско-художественного осмысления. Видимо, толстовский роман так привлекает до сих пор нас потому, что в нем исторический процесс, выраженный через развивающиеся характеры и запечатленный в них, открывает такую правду времени, которая позволяет уви­деть и уразуметь как то, что предшествовало этому исто­рическому времени и, по сути дела, его созидало, так и то, что за ним последовало, то есть то, чему оно само явилось причиной.

Если мы будем в толстовском Наполеоне видеть лишь фигуру антипатичного гениальному писателю человека, то мы никогда не поймем, почему Толстой написал свой ве­ликий роман об эпохе, отстоявшей от времени написания самого романа на целые полвека, и почему этот роман зло­бодневен и по сей день. Не поняв всего этого, мы не суме­ем также объективно и глубоко уяснить сущности многих явлений и событий, стоящих в непосредственной близости с нашей современностью.

По-моему, если писатель связывает все победы или равно все поражения с личностью одного человека, то при любом отношении к самой личности (даже самом отрица­тельном) он весьма близок к теории «толпы и героя», так как в каждом из этих случаев игнорируется роль народа. Ведь если не доминирующая роль народа, то остается од­но — доминирующая роль личности, от воли которой зави­сят как все успехи, так и все неудачи.

Я не стану вновь возбуждать спор на тему: откуда луч­ше видна была правда времени — из солдатского окопа или с НП командующего. Минувшая война потому-то и на­зывалась Отечественной, что виденье правды времени не мог обеспечить никакой «уровень»: ни наблюдательный пункт командующего, ни солдатский окоп сами по себе еще не давали такого виденья, ибо война прошла по судь­бам народов, а не только через фортификационные со­оружения различных профилей. Поэтому правду того сложного времени нужно искать прежде всего в народ­ном характере, устойчивость которого вовсе не исключа­ет ни его развития, ни его совершенствования.

При всем разнообразии и несхожести творческих путей художников есть признак, всегда их сближающий: это поиск доминирующего характера, в котором с предель­ной глубиной воплотился бы дух времени. По-разному происходит открытие таких характеров, но чаще всего оно происходит не вдруг, а после тщательного их иссле­дования, подходов к ним с разных и порой даже с очень неожиданных сторон.

Вероятно, было бы, по меньшей мере, нецелесообраз­ным выставлять творческий путь того или другого писа­теля в качестве единственно возможного и единствен­но правильного, потому как этот путь всегда глубоко индивидуален и ни при каких обстоятельствах не может быть повторен. Любой истинный художник работает в пределах собственного духовного опыта, который склады­вается не только за счет личного жизненного опыта, но и за счет постоянной напряженной духовной работы.

К примеру, Юрий Бондарев, встретивший войну сем­надцатилетним юношей, естественно, должен был идти совершенно самостоятельным путем. Бондареву, как и многим его сверстникам, еще предстояло осмыслить те события, участником которых ему довелось быть, прежде чем он сказал о них свое самостоятельное слово. Пона­чалу Бондарев обратился к юности своего будущего ге­роя (повесть «Юность командиров», 1956), затем — непосредственно к событиям военных лет («Батальоны про­сят огня», 1957 и «Последние залпы», 1959), а дальше он попытался проследить судьбу своего героя в первые послевоенные годы и написал романы «Тишина» (1962) и «Двое» (1964), в которых отобразил сложный процесс акклиматизации молодого героя — вчерашнего боевого офицера — в непростых условиях мирной жизни. В по­вести «Родственники» (1969) Юрий Бондарев вроде бы делает попытку найти нового героя среди представите­лей других поколений, однако вскоре возвращается и к своей генеральной теме, и к своему доминирующему ге­рою — молодому участнику Великой Отечественной вой­ны. В 1969 году выходит в свет его роман о Сталин­градской битве — «Горячий снег», а в начале семиде­сятых годов по его сценарию создается многосерийный фильм «Освобождение», посвященный решающим битвам последних лет войны.

Если А. Толстой, М. Шолохов, А. Платонов, Л. Леонов, A. Фадеев, Л. Соболев, А. Твардовский, Б. Горбатов, B. Гроссман и другие к началу войны уже обладали опре­деленным писательским опытом и стажем, то большинст­во будущих «летописцев» войны в лучшем случае только подозревали о своем писательском призвании. И каждому из них еще предстоял свой самостоятельный и непростой путь в литературу, предстоял долгий путь к своему ге­рою.

Исподволь входил в литературу ровесник Юрия Бон­дарева — Виктор Астафьев, долго и плодотворно иссле­довавший характер своего современника. Начинал он с са­мых его истоков, то есть с детства («Последний по­клон», 1957—1967; «Кража», 1965), и даже предыстоков («Стародуб», 1959). В повести «Где-то гремит война» (1967) писатель уже подводит своего героя к важней­шему жизненному испытанию — войне и только в повести «Пастух и пастушка» (1971) поставит своего главного героя лейтенанта Бориса Костяева в самую гущу воен­ных событий.