Михаил Трофименков - Культовое кино [litres]

Возможно, однако, что речь в «Белой ленте» идет не о конце света, а о неразрешимой взаимной нетерпимости родителей и детей в замкнутом мире деревни, принимающей столь явную и обостренную форму. О чем-то вроде вековечного круга смертей и возрождений: это, конечно, приятнее, чем ощущение, что жил после конца света и не замечал этого, пока Ханеке не объяснил, но ненамного приятнее.

С одной стороны, триллер без разгадки должен вообще отвратить зрителя от фильмов Ханеке. Но, с другой стороны, именно такой фильм можно пересматривать раз за разом в надежде, что именно ты угадаешь ответ. Смотрят же безумцы по сотне раз «Приключение» (1960) Микеланджело Антониони, ловя момент исчезновения девушки, поискам которой отведен фильм. Хотя на вопросы, кто следил за героем «Скрытого» и терроризировал деревню в «Белой ленте», есть только один ответ: это дело рук Михаэля Ханеке.

Если «Серьезный человек» и похож на какой-либо другой фильм братьев Коэн, то, конечно же, на «Старикам здесь не место» (2007). Хотя, казалось бы, сходства между ними не может быть по определению. В «Стариках» киллер с потусторонними замашками чинит кровавую баню в самом что ни на есть заповедном уголке Америки. В «Человеке» Ларри Гопник (Майкл Сталберг), профессор университета где-то на Среднем Западе, мается от превысивших критическую массу, но заурядных проблем в семье и на работе.

Коэны впервые сняли фильм о евреях в своем кругу. Даже угрюмый сосед, мистер Брандт (Питер Брейтмейер), оккупирующий, как подозревает Ларри, из чистого антисемитизма его газон, тоже член семьи: честному еврею без домашнего антисемита не выжить. Каждая беда Ларри анекдотична. Жена выставляет его из дому, чтобы жить с Саем Абельманом, душевным бородачом-гигантом, которому в морду дать и страшно, и неудобно. Дочь ворует деньги на пластическую хирургию, сын – на травку. Братец Артур вселяется в дом, съезжать не намерен, а если куда-то и отбывает по делам, то неизменно возвращается под конвоем и в наручниках. С работы рохлю Ларри того и гляди выгонят, а студент-кореец, выцыганивающий «тройку», подведет под статью, подсунув взятку в конверте. Даже если Ларри является призрак, то только для того, чтобы в очередной раз унизить и приложить головой об стенку. О сексе и говорить смешно.

Что, «еврейское счастье»? Да нет, удел человеческий. Фильм мог бы называться: «Людям здесь не место». Здесь, то есть на Земле. Особенно в этом уголке, где никогда ничего не происходит, как в уютных городках Дэвида Линча. Недаром же действие начинается с того, что камера почти въезжает в снятое сверхкрупным планом ухо, вызывая немедленную ассоциацию с отрезанным ухом, валявшимся на лужайке в «Синем бархате». А вокруг – благодать, все такое аккуратное и одинаковое: и газоны, и домики. Ну просто как в концлагере.

Но есть же что-то, что выше этого мира, как небо, в которое Гопник близоруко всматривается, забравшись на крышу. Иудаизм, как ни одна другая религия, создал изощренную традицию интерпретаций мира, как отражения этой высшей сущности. Куда податься бедному еврею: Ларри, естественно, начинает хождение по ребе – от «младшего раввина» Скотта до мудреца Маршака, этакого недоступного волшебника Изумрудного города, – и вспоминается анекдот о человеке, у которого заболела корова. Ребе давал ему один совет чуднее другого, вроде покрасить корову в зеленый цвет, а когда животинка издохла, горестно покачал головой: «Как жаль, у меня было еще столько оригинальных идей».

Но тот раввин – местечковый чудак. Раввины Коэнов – отнюдь не чудаки и не жулики. Точнее говоря, чудаки и жулики в той же степени, в какой и адвокаты с психоаналитиками, столь же бесполезные и безответственные, позволяющие себе чудить за деньги клиентов и плутовать в рамках закона. Какого закона – Моисея или Конституции – не имеет ровным счетом никакого значения. Все они функционеры: за буквой закона давно нет никакого духа. Околесица, которую они несут даже не для того, чтобы утешить Ларри, а потому, что надо что-то наболтать клиенту, в каждом отдельном случае очень смешна и сойдет за еврейский анекдот. Но абсурдные анекдоты в сумме дают не сборник анекдотов, а что-то столь же оптимистическое, как пьеса Самуэля Беккета «В ожидании Годо». Иудеи не называют этого Годо по имени, другие конфессии называют, но разницы никакой.

Судьба Ларри подчиняется лишь одному закону, который он втолковывает студентам: принципу неопределенности. Он рассказывает о коте Шредингера, но кот – это он сам, помещенный в черный ящик: жив ли профессор Гопник, не знает даже он сам. Только в финале понимаешь пролог, кажущийся сначала просто шуткой: в стародавние времена в местечке где-то под Люблином жена уверяет мужа, что ребе Трайтел Грошковер, которого муж позвал на ужин, на самом деле – диббук, проще говоря, зомби. Но если Трайтел и диббук, то очень деликатный, и, как и Ларри, не подозревает о своем статусе.

Собственно говоря, только посмотрев «Серьезного человека», можно понять, что такое депрессия, охватившая Америку после 11 сентября 2001 года и урагана «Катрина», двухактной трагедии человеческой беспомощности. То, что действие датировано 1967 годом, не имеет ровным счетом никакого значения: время стерилизовано и обесцвечено, это не ретро, а антиретро. Почувствовать эту депрессию сполна не позволяли ни «25-й час» Спайка Ли, где речь шла об исчезновении «прежнего» Нью-Йорка, ни даже коэновские «Старики», хотя они были, в общем-то, про 11/09: приходил человек ниоткуда и всех убивал. Но насилие, виртуозами которого Коэны являются, может быть катарсисом, смерть – выходом. Финал «Серьезного человека» вполне апокалиптичен, но нет никакой гарантии, что апокалипсис, набухающий в небе, свершится. Может, так и будет длиться и длиться, как жалобы сына на сломавшийся телевизор, хождения Ларри по врачам или зловеще уклончивые беседы ни о чем с коллегами по университету.

В «тротиловом эквиваленте» кровожадный бурлеск «Бесславные ублюдки» сравним лишь с «Pulp Fiction» (1994). После премьеры «Pulp» каннские зрители вываливались на Круазетт, ошарашенные, запутавшиеся, но ощущающие, что присутствовали при мировом кинособытии. Тогда Тарантино переписал, переврал, похоронил, возродил жанр «криминального чтива» как таковой. Теперь настал черед военного жанра.

Голливуд всегда испытывал искушение уложить Вторую мировую в каноны вестерна. Поэтому в «Ублюдках» звучат восемь треков Эннио Морриконе, монотонность которых в момент кульминации взрывает трагический голос Дэвида Боуи, а французские фермеры цедят слова, как ковбои. Но первым военным хитом Голливуда была комедия Эрнста Любича «Быть или не быть» (1942), цинично разыгранная в истерзанной Варшаве. Поэтому Гитлер, изображенный Тарантино в лучших традициях «Окон ТАСС», застенчиво спрашивает, не найдется ли у охранников-эсэсовцев жвачки.