Алесь Адамович - Иван Мележ

Сознавая, как важно саму историю взять в союз­ники себе при таком ответственном и принципиальном повороте романного сюжета, И. Мележ не сочиняет все эти выступления, а берет их прямо из стенограмм того времени.

Прямое введение документа в художественную ткань — прием не новый и для белорусской литера­туры.

И в прозе 20 — 30-х годов были подобные попыт­ки. Строились даже целые повести на «приеме до­кумента» (М. Зарецкий и другие).

Но чтобы такая не стилистическая по преимущест­ву, как бывало, а серьезнейшая идейно-художествен­ная задача ставилась и решалась, притом с замечатель­ным художественным результатом,— пожалуй, у нас примеров таких немного.

От редакции к редакции, от варианта к варианту писателъ художественно осваивал документ, стенограмму «сессии», психологизируя ее, проводя, пропуская события «сессии» через восприятие Апейки. Но самая главная эстетическая задача и цель достигается другим — объективным звучанием документа в идейном контексте всего романа, тем, что «документ» не только «вписан в психологии» героя, но и заставляет все в романе звучать особенно строго, всерьез,— тут уж не до беллетристики. Воистину написано потому, что не могло не быть написано!

Апейка слышит с высокой трибуны:

«...То, что вчера еще казалось нам недосягаемым планом, сегодня становится реальностью. Этот темп непрерывного движения вперед требует, чтобы каждый из нас умел переключаться, чтобы поспевать за этими темпами... на смену тем... кто боится этих новых тем­пов... трудящиеся массы города и деревни выдвигают... все новые и новые пласты руководителей...»

(Апейке, отмечает автор романа, «показалось, что Башлыков, довольный, как бы поучающе посмотрел на него». И еще отмечает его удивление, что такой вот умный, простой, хорошо знающий народ, жизнь чело­век, как Червяков, говорит как бы готовыми формула­ми.)

Голодед: «...Характерным и важнейшим фактором является то, что мы имели рост колхозов-гигантов... в десятки тысяч гектаров. В докладе на Минском гор­совете о двенадцатой годовщине Октября я осмелился выдвинуть лозунг: на тринадцатом году пролетарской диктатуры мы в Белоруссии должны в десять раз уве­личить количество колхозов... Услышав, что у нас в Белоруссии будет организовываться такой гигант агро­комбинат с промышленными предприятиями — элек­тростанцией и так далее, крестьянство уже само, подчас и через головы многих наших организаций, начало неслыханной волной вливаться в коллективизацию...» (Если бы Апейка, отмечает романист, не знал, что Голодед сам из деревни, можно было б подумать, что он не знает крестьянина.)

Нарком земледелия Рачицкий: «Нужда в специали­стах превышает прежние плановые расчеты самое мень­шее в десять раз ». (Ровно во столько раз, во сколько требуется будто бы увеличить за один год количество колхозов — по призыву основного докладчика. «И спе­циалистов для колхозов нет,— удивляется Апейка,— и техники мало, а словно бы грех — считаться с этим; одно стремление надо всем: лишь бы скорее, побольше собрать!»)

И дальше в таком плане и в этот же роде...

Происходит то, что будет названо в известном по­становлении ЦК ВКП(б) «головокружением от успе­хов».

«Апейке неловко было слушать споры о том, где строить агрокомбинаты, агрогиганты», в то самое вре­мя, как докладчик с Полотчины, председатель колхоза, говорит о том, что «на сотню коней есть двадцать хому­тов,— потому что их невозможно купить, так как сырья нет. Хорошо, что у нас лоза есть, так мы из лозы сделали. А в некоторых коллективах, может, и лозы нет...»

А председатель Климовичского райисполкома Тарасенко горячо говорит наркому Рачицкому: «Надо закрепить коллективы! Конкретной помощью!..»

Однако по выступлению этого представителя передового по «темпам» района получалось, «что едва не все, кто не хотел идти в колхоз, это кулаки или, во всяком случае, подговоренные ими. Из выступления можно было понять, что переселено на те запасные земли уже немало».

«Нет, там, видно, не очень-то давали время крестья­нам думать», — замечает Апейка. Эта горькая мысль Апейки напрямую перекликается с известным выска­зыванием Энгельса, что крестьянину надо дать время «посидеть», «подумать» на своем клочке земли.

И вот поднялась на трибуну приехавшая с Апейкой и Башлыковым умная, передовая крестьянка, несмелая Анисья. И сказала то, что тоже застенографировано в тех документах «сессии» (И. Мележ вложил в уста своей героини слова реального лица). Крестьянка про­изнесла самое простое: «Но дело не в количестве, а в качестве... Не надо спешить, чтобы наделать их большое количество, и надо, чтобы шли в коллектив с охотою». И сразу все как бы опустилось на реальную почву, в Курени, в тысячи Куреней, где живут реальные люди и где все проверяется и отражается на судьбах живых людей — верное и ложное, хорошее и дурное... Куда возвращаться и Апейке. Со всеми его мыслями и нере­шенными вопросами. С сомнениями в самом себе также.

«Неужто я и правда чего-то не понимаю,— как мне заказывает Башлыков. Неужели во мне все это, правда,— крестьянская неустойчивость, мужицкая жалостливость? Правый уклон — в завуалированной «форме»?

Нахлынули мысли о жене, о детях...

«Уклон не уклон, а пришить — могут!» Снова при­помнилось, что в первый вечер сказал, вроде бы, добрый, трезвомыслящий Червяков: жизнь безжалост­но отбросит тех, кто не сможет идти в ногу...

С трибуны призывали «удесятерить темпы» — без агрономов, без техники, необходимых кадров...

И снова, как после встречи с Алесем, тревога Апей­ки «была широкая». Подумал, как этот призыв «подей­ствует на Башлыкова, на многих районных руководи­телей , которые и теперь — чего греха таить! — часто добиваются процентов угрозами и насилием»!..

«Крестьянство по-настоящему уяснило... Во всей своей массе... Неслыханной волной вливается... Порой через границы административных наших органов»... Лезло в голову: и здесь — это неправда, которую по­чему-то упрямо поддерживают и в газетах, и в выступ­лениях. Выходит, крестьяне — все! — только и ждут того, чтобы побыстрее влиться в колхозы, объединиться в дружную семью. Одна беда — что кулак мешает!..

Кулак — враг опасный. Воевать с кулаком нужно безжалостно. Это — факт... Но то, что будто бы вся опасность только в кулаке, в его агитации — вредная неправда. Во всех этих рассуждениях — так получает­ся — как бы неверье в трезвую рассудительность, в ра­зум людей. Будто люди, живут не своим разумом, а — чужим! Будто бы крестьянин не из тех, кто привык — более, чем кто-либо другой — верить собственному расчету».

Вот тут мы и вернемся, уже специально, к судьбе и композиционной роли образа Василя Дятла в романе. Как и шолоховский Григорий Мелехов, герой И. Меле­жа живет, существует в определенном слое крестьян­ства и социальное положение его определенное. Мелехов — середняк, но «Тихий Дон» — это не просто книга о судьбе середняка или «середняка-казака» в револю­ции, как писали в свое время. Но и о судьбе крестьян­ства и трудового народа, да и вообще — человека на горячей от битв и страстей планете.