Алесь Адамович - Кузьма Чорный. Уроки творчества

Первая мировая война; десять дней Октября, кото­рые потрясли мир; довоенная история строительства социализма со всеми ее противоречиями; фашизм в Европе с его глобальной программой одичания и озве­рения; вторая мировая война — самая кровавая из войн; атомный гриб над Хиросимой и новая термоядер­ная угроза человечеству и существованию человека на планете: противостояние систем социализма и капита­лизма...

Так пошло развитие человечества в XX веке.

После первой мировой бойни философские сомне­ния в идее исторического прогресса (уже прежде вы­сказываемые философами XIX века), не только понима­емого по-марксистски, но и вообще как движения к более цивилизованному, высокому человеческому бы­тию, завладели многими умами. А в период второй ми­ровой войны, когда многим в «зафашизированной» Европе казалось, что идея прогресса похоронена, мо­жет, и не навсегда, но надолго, с новой и практической остротой встала проблема, которая мучила героев Достоевского и самого писателя. Идея бога, «жизни в вечности» уже не способна поддерживать, идея исто­рического прогресса разрушена,— что остается челове­ку? Как жить, как вести себя в таком моральном ва­кууме?

В «Сне смешного человека» герой Достоевского ста­вит перед своей совестью вопрос: завтра я переберусь на другую планету и никогда больше не увижу землян, и они меня тоже. Будет ли мучить меня за «тридевять планет» сделанная так далеко, аж на Земле, какая-ни­будь подлость?

Достоевский утверждает всем творчеством своим — будет! И за «тридевять планет» — будет!

Те в «зафашизированной» Европе, кто оправдывал свой коллаборационизм, убеждали себя и других: те­перь все равно, никто ведь не оценит твоих жертв, даже история, а потому приспосабливайся, подличай, предавай, зато будешь жив!

Художественная литература периода Сопротивле­ния давала (см. статью Э. Соловьева «Экзистенциа­лизм» [9]) на эту ситуацию иной ответ: если и правда, что прогресс остановился, если даже он и невозможен, а существует только стихия случайностей, у каждого человека есть на что опереться. На собственное к себе уважение. Оно — плата тебе за все, даже за гибель. Милость бога, уважение истории — все это, возможно, и не существует. Единственное, что не требует доказа­тельства,— твое собственное существование. Так ищи в самом себе опору для поведения и плату за честную позицию. Плата эта — уважение к себе, да еще (по Ка­мю) презрение к тем (людям, богам), которые так обес­смыслили твои старания.

***

Что нам дает взгляд на Достоевского через призму литературы XX века?

Мы видим, как еще больше усложнился мир, кото­рый и во времена Достоевского был совсем не прост.

Видим, что и в наше время, когда определились положительные социально-исторические тенденции в жизни народов, возможность кризисного мироощуще­ния у индивидуума осталась.

И возросла тяжесть, что кладется на душу, на со­весть человека, решающего, как быть. Человек всегда выбирал для себя определенную позицию в жизни, а тем более в кризисные периоды.

Решал за себя и за человечество тоже.

Живя жизнью Макара Девушкина, или Родиона Раскольникова, или Ставрогина, человек не просто су­ществовал, но решал, как будут жить люди завтра. Каждый выбирал человечеству определенную судьбу.

Но никогда прежде не имел человек проклятой воз­можности выбирать: быть или не быть человеку на планете?

А в наше время никому дотоле не известный летчик Изерли мог решать: в этот момент или через пять ми­нут погибнет город Хиросима!

Выбор отдельного человека сегодня может оказаться последним ударом, от которого обрушится гора.

От того, как сложится исторический вектор всех общественных сил, стремлений, интересов, страстей, ра­зумных или неразумных поступков социальных групп и миллиардов отдельных людей, зависит уже не только близкое социальное будущее, но и само существование человеческой цивилизации.

Вот как заострился сегодня вопрос, который ставил Достоевский: человек — что он такое?

Мы знаем, что «человек вообще» не действует в об­ществе, он — абстракция. Реальность же — люди со­циально и морально «окрашенные» более или менее в цвета своего класса, своего общества, своего времени. Но то, что для нас абстракция, очень конкретным ста­нет издалека, из будущего: на планете Земля возникла разумная жизнь — человек; этот разум, это существо вот так, а не иначе распорядилось собой и планетой.

Не кто-нибудь за него, а сам человек распорядится в меру своей разумности или, напротив, неразумности.

Вот почему такая ответственность возлагается и на искусство, которое, прямо влияя на души, на психо­логию, на страсти миллионов индивидуумов, тем са­мым также выбирает для человечества его завтрашний день.

В определенные периоды истории нашей литературы — и это абсолютно закономерно — центр тяжести впонимании действительности и человека перемещался.

Мы не говорим здесь о конъюнктурной суете отдель­ных литераторов, речь идет об этапах истории, глу­боко осмысленных литературой.

Таким этапом явилась вторая половина пятидеся­тых годов. Обусловлен он был известными переменами в нашей общественной и идеологической жизни.

Однако невидимо влиял и тот факт, что все челове­чество вступило в термоядерный век. Нельзя уже было ощущать, думать, жить так, будто бы ничего этого нет. Свое светлое будущее человечество вынуждено искать на дорогах, где спрятаны мины. В поисках будущего человечество не имеет права обрести смерть. Так как это уже будет не смерть ради счастья грядущих поко­лений, а смерть самого будущего — грядущих поко­лений тоже.

Такой тонкий инструмент человеческого духа, как литература, не может не фиксировать новую дилемму, о чем бы литература ни рассказывала, какими бы дру­гими вопросами ни занималась... Это уже ее внутреннее чувство, постоянное, неотъемлемое.

Отдельные писатели могут еще и думать и писать, как писали вчера и позавчера. Литература в целом — не может. И это даже не похвала ей, а неизбежность, с которой нужно считаться.

Считаться нужно и с тем, что сегодняшняя литера­тура иначе, шире выбирает себе и традиции.

Мы имеем в виду не только новую жизнь в литературе произведений М. Булгакова, А. Платонова, Н. За­болоцкого и других. Не только тот очевидный факт, что многое, поднятое из «запасников», нашло свое ме­сто среди классических наших произведений. Имеется в виду и то, что классические произведения советской литературы также неизбежно прочитываются в контек­сте современности. А некоторые произведения и имена меняются местами: например, из тени выступают уже такие романы Кузьмы Чорного, как «Земля», «Млеч­ный Путь», многие рассказы двадцатых годов. А также еще не прочитанный по-настоящему не только читате­лем, но и нами, критиками, роман «Сестра».