Сен Сейно Весто - Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя

Речь идет о проклятой свободе.

Они ее считают – непредвзятой горстью и в любых соотношениях.

«Сегодня мы считаем, что 3 метода познания мира: объективный (научный), субъективный (принятый искусством) и трансцендентный (характерный для религии) – эквивалентны и могут смешиваться в любых соотношениях…» 1 1 С. Лем. Сумма технологии. Terra Fantastica – «АСТ», 2002. Комментарии под торжественным значком копирайта некоего «С. Переслегина». Очевидно, что клинический вздор такого уровня прямо на страницах знаменитой книги можно нести, лишь спрятавшись под псевдонимом. Случай комментариев настолько беспрецедентный, что заслуживает того, чтобы всем аплодировать недоразумению стоя.

Сегодня «мы считаем». 170 лет спустя от времени последнего по счету обугленного столба, плохо пахнувшего во славу христианства, – кого сегодня уже волнует, что там считают божемои, если на минуту вынести за пределы периметра эшафотов самих божемоев? «Б-блеск», – как сказал бы какой-нибудь греческий козлоногий бог. «Смешиваться» -то может в любых соотношениях что угодно и где угодно, вот только куда потом это выбросить, что бы ничто не испачкать и не испачкаться самому?

Был, говорят, такой барьер на каменистом пути цивилизации – «фазовый», так вот его удалось благополучно преодолеть «за счет сочетания новой (христианской) трансценденции и инициированными в античное время принципами развития и свободы личности…

Свободы личности… Fucking piece of shit, как сказал Демокрит, когда ему отдали на рецензию какого-то начинающего паразита.

Был, значит, где-то и там тоже свой принцип свободы личности – но цивилизация накрылась бы пепельницей, вместе со своими барьерами, не будь на свете новой (христианской) трансценденции.

Это было уже не первый раз, когда промелькало негромкое стремление кого-то как бы невзначай поставить себе в заслугу то, что и было достигнуто лишь вопреки ему, напряжением чудовищных усилий – с началом его преодоления в себе и ни в коем случае не раньше.

Надо думать, комплекс известных организационных мер по возведению эшафотов, растягиванию связок, расчленению суставов и дальнейшему сожжению поголовно всех, кто минимально слышным образом рассуждений отличался от заданной средней серой массы, когда в отдельных городах в отдельные дни обугленных столбов насчитывали до нескольких сотен, – так помогали пробудить наконец в сознании свежесть мысли, так проводили историческую инициацию античной свободы личности, так выражали теплую признательность язычеству и его веселью и так преодолевали барьер цивилизации. Речь даже не о реакции Контрреформации сразу вслед за Великой Реформацией как ответ Лютеру (упертому болвану из глухой деревни, как его назвали бы сегодня): именно данному эпизоду история планеты обязана тем, что не произошло контакта этого дня с днем Античности. То, что минимально грамотный разум назовет катастрофой – в пределах всех социокультурных измерений. Об удивительном научном бесплодии Европы Средних веков стало возможным говорить, когда удивление по такому поводу больше не грозило потерей жизни.

Не может надоесть удовольствие со стороны наблюдать, как тот, кто по логике времени тогда и там неслышно стоял бы в непосредственной близи от периметра столбов, полыхающих и с треском сыплющих искрами, с неподвижным лицом и со скукой отправляя правосудие, за бесподобным Тертуллианом про себя и вместе со всеми привычно повторяя: «… Мы не нуждаемся ни в каких исследованиях после евангелия и Христа …» – сегодня негромко что-то считает и заканчивает защиту своих авторских прав на собственные сноски и благоприятные послесловия к книгам тех, кому столбы были посвящены.

«…Увижу и мудрых из философов, на огне подрумяниваемых совместно с их соучениками, учили коих, что нет бога, что нет души и не возвращаемы оне во тела прежние…

Какой же претор, или консул, или квестор, или жрец в силах дать тебе столько узримых радостей – и столько восторга?..

А мы вот, одним лишь напряжением веры, способны уж и в день нынешний нарисовать всё в духе и воображении…

Кажись, это и поприятнее будет, что улицезрить имели бы в цирке, двух амфитеатрах и на всем побоище…»

Боюсь, против такого приступа смирения и любви нужны не доводы, а немногословное вторжение безбожных гуннов. Но никогда не оставит того, кого ласково и любя называют у нас божемоем, желание протиснуть себя в чрезвычайно престижное общество двух единственных методов познания мира, научного и искусства, – а когда всякий раз будет ясно, что не получится, объявлять их оба, конечно же, своим «эквивалентом». Опыт сверхсенсорики не может быть здесь включен не столько даже из соображений обезопасить ее от паразитов, сколько по причине того, что она повторяет логику анализа науки и индивидуальный инсайт искусства. Художественный человек – предтеча человека научного, и первый – только дальнейшее развитие другого, говорил где-то один разрушитель скрижалей, давая прогноз отдаленному будущему и предсказывая искусству вечернюю зарю: так человек на склоне лет вспоминает исчезнувшую юность.

170 лет – это еще совсем немного, но необратимая ошибка ими уже совершена. Те из оставшихся, на пепел ими не пущенных, сумели уйти слишком далеко, чтобы стать в их приоритетах тем вирусом, которым совсем скоро, возможно, всего лишь через несколько сотен лет, в конце концов поперхнется их программа. И времена, быть может, наконец выйдут из ступора и начнут меняться.

С пониманием и тепло нужно ожидать и в дальнейшем соразмерного увеличения количества их оправданий – соразмерно нашему знанию, и их непревзойденных по красоте исползновений – под новый порог, в другую темную щель, на длину инструмента. Далеко бы успели мы уйти, от них и их эшафота, начни смешивать науку «в любых пропорциях» с идеологиями и «распаковками смыслов», за которыми не нашлось ничего, кроме уже известных пожеланий? Безошибочно и всегда, в любой информационной среде удается вычислять их – по их пожеланиям. Им нет никакого дела до того, как там было или могло быть в принципе.

Идеология их и идеология любых других – они давно отчаялись уже чем-либо нас удивить. Все их пожелания и вся орфография их пожеланий давно приняты во внимание, добросовестно рассмотрены и отложены в сторону. В том, что касается человека этого времени, они менее всего пригодны на роль постороннего наблюдателя. Дело не в том, что они с увлечением рассказывают друг другу о том, на что не счел бы нужным расходовать время я. Они перекрыли последний доступ к громкоговорителю мне и всем, кто на них не похож, предусмотрительно не забыв оставить его себе. Когда слышишь только себя, не сложно убедить себя в своей общекосмической значимости. Курс их лечения все остальные уже прошли. Сейчас они не стесняясь лечат меня под свой вкус, но опять за мой счет, даже не догадываясь, как выглядят со стороны.