Константин Каминский - Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции

В «Невозможном» это переменное отношение манифестируется в симметрии между всесилием рассказчика и импотенцией героя. Как альтер эго рассказчика герой сохраняет за собой сферу пассивного претерпевания. Он эксплицитно исключается из действия либо его действия дисквалифицируются – например, в порыве сомнамбулической любви к миру он целует незнакомую женщину, за что его жестоко избивает ее спутник 303 303 Платонов А. Невозможное. C. 191. .

Все начинания протагониста – «великого и неповторимого лентяя» – оказываются безуспешными: его работы откладываются в долгий ящик, фотоэлектромагнитный резонатор-трансформатор остается незавершенным, а книга недописанной. Зато его переживания подробно описываются рассказчиком. Отношение рассказчика ( эго ) к своему герою ( альтер / другой ) можно определить по схеме Лумана 304 304 Cм.: Luhmann N. Liebe als Passion. S. 27. . Поскольку герой ( другой ) в «Невозможном» не действует, в рассказе не тематизируются также и символически генерализованные медиа – деньги и власть.

Совместное переживание рассказчика (эго) и героя (альтер) открывает им высшую истину о природе света и универсума. Но переживание любви героя как пассивное претерпевание вербализируется в действии рассказчика и проблематизируется в его гипостазисе как лектора в конце рассказа. Ибо если людям «не хватает честности и гениальности», чтобы любить друг друга и весь окружающий мир, их следует принудить к этому – такова мораль притчи 305 305 Платонов А. Невозможное. C. 196. . Для проблемы некоммуникабельности эмоций рассказчик/лектор предлагает рациональное научно-техническое решение.

Для этого надо подойти к вопросу любви технически. Я не догадался тогда исследовать своего друга. Вселенная любви, вошедшая в него, имеет какие-нибудь признаки, носители. Назовем их микробами, возбудителями любви. Что-то в этом виде должно быть обязательно. Эти микробы надо открыть, исследовать условия их развития, благоприятные для них, потом лабораторно, искусственно создать эти благоприятные условия для их расцвета и развести эти микробы в препаратах, как разводят культуры холеры, тифа и т. п. Тут надо идти чисто экспериментальным путем. <���…> Может, удастся обойтись и без объектов опытов, т. е. дойти до открытия микробов теоретическим путем, и потом делать их искусственно в несметном количестве на каких-нибудь станках и прививать людям, рассеивать в мире 306 306 Там же. .

Ирония и вульгарный цинизм, которые лежат в основе этого превращения любовной поэтики в научную, несут уже описанную выше функцию преодоления некоммуникабельности любви, которая может быть понята как возможность осуществления невозможного путем иронического тематизирования провала коммуникации или через смену символически генерализованного медиа от любви к научной истине 307 307 Luhmann N. Liebe als Passion. S. 157. .

Это ироническое предложение решения любовной проблемы ссылается на начало рассказа/лекции, на гипотезу Пастера и Аррениуса о панспермии, всеобщем осеменении космоса микробами любви 308 308 Остается открытым, знал ли Платонов основополагающую работу Луи Пастера «Имеющиеся в атмосфере организованные частицы, проверка учения о самозарождении» (1862), которая была формативной для развития гипотезы панспермии ( Arrhenius S. Das Werden der Welten, Leipzig: Akademische Verlagsgesellschaft, 1908. S. 194). Но наверняка Платонов знал распространяемые в рамках просветительской кампании книги эндокринолога и сооснователя коммунистического Свердловского университета Бориса Завадовского (1895–1951), который в своих брошюрах популяризировал синтез механистических и бактериологических взглядов на человеческий организм. См.: Завадовский Б. Как мы питаемся? Одесса: Типография Одесского союза потребительских обществ, 1920. . Ибо «окончательное решение любовного вопроса» с точки зрения рассказчика/лектора – превращение вселенной в любовь: «вселенная станет любовью, а любовь есть невозможность» 309 309 Платонов А. Невозможное. C. 196. . Переключение кода с любви на истину следует еще раз в заключении текста и служит парадоксальной цели: подтвердить и закрепить возможность любви как невозможного идеала.

Любовь – невозможность. Но она – правда и необходима мне и вам. Пусть будет любовь – невозможность, чем эта маленькая возможность – жизнь 310 310 Там же. .

Идеал любви, о котором здесь идет речь, не имеет ничего общего, по заверениям рассказчика/лектора, с физиологической любовью/эросом (дискредитированной как половой инстинкт и инстинкт продолжения рода). Наоборот – эрос так же возможен, как дружеская любовь (филия). Невозможное – это агапа, всеобъемлющая любовь Бога в Евангелии. Понятие страстной любви в «Невозможном» стремится преодолеть любовь как кодирование интимности и учредить всеобъемлющую любовь, и в этой «евангельской краткости и простоте» открывается параллель между страстями Иисуса и безымянного электрика.

В отличие от переживающего и страдающего героя рассказчику отводится действующая роль евангелиста, который не только свидетельствует, но и распространяет и институционализирует учение или проповедует его в своем стилистическом гипостазисе 311 311 Эта фиксация новой священной истории в коммуникативной памяти живого свидетеля, который управляет «священным рассказом», соответствует первой фазе предания в социальной среде первохристианства, как об этом пишет Ян Ассман, см.: Assmann J. Das kulturelle Gedächtnis. S. 64–65. . В этом контексте фотоэлектромагнитному резонатору-трансформатору отводится роль символа веры, который преображает солнечный свет в электрический ток, а электрический ток – в божественный свет искупления, как повествовательный аппарат в это же самое время обеспечивает взаимную трансформацию научной поэтики, технопоэтики, мифопоэтики и поэтики любви и тем самым функционирует как ген построения сюжета и семиотический конденсатор 312 312 Юрий Лотман в контексте своей «Семиосферы» утверждал, что процессы генерирования (культурного) текста возникают не столько из заложенной темы, сколько из размытых множеств символов (символ как ген сюжета). Cм.: Лотман Ю. Внутри мыслящих миров. C. 102, 145. Символу при этом отводится медиализирующая функция внутри гетерогенной системы знаков, для которой Лотман предлагает «электропоэтический» образ конденсатора: «В равной мере он посредник между синхронией текста и памятью культуры. Роль его – роль семиотического конденсатора». – Там же. C. 160. .

Изобретение фотоэлектромагнитного резонатора-трансформатора – прочное нарративное ядро, вокруг которого Платонов может группировать стилистические и жанровые эксперименты, а также механизмы повествовательной техники – как в свое время интерпретации, комментарии и апокрифы группировались вокруг Священного Писания.