Владимир Набоков - Лекции о Дон Кихоте

Итак, Дон Кихот начинает давать советы:

«— Я возношу бесконечные благодарения Богу, друг Санчо, за то, что прежде и раньше, чем счастье улыбнулось мне, на тебя свалилась и на твою долю выпала такая удача. Я надеялся, что счастливый случай поможет мне вознаградить тебя за твою верную службу, и вот я только-только начинаю преуспевать, а твои чаяния прежде времени и вопреки здравому смыслу уже сбылись. <���…> По мне, ты — чурбан, и ничего более, ты спозаранку не вставал, допоздна не засиживался, ты палец о палец не ударил, но тебя коснулся дух странствующего рыцарства, — и вот ты уже, здорово живешь, губернатор острова. Все это, Санчо, я говорю к тому, чтобы ты не приписывал собственным своим заслугам оказанные тебе милости, — нет, прежде возблагодари Всевышнего, который отеческою рукою все направляет ко благу, а затем возблагодари орден странствующего рыцарства, наивысшего благородства исполненный. Итак, постарайся всем сердцем воспринять то, что я тебе сказал, а затем, о сын мой! выслушай со вниманием своего Катона, желающего преподать тебе советы и быть твоим вожатаем и путеводною звездою, которая направила бы и вывела тебя к тихому пристанищу из того бурного моря, куда ты намереваешься выйти, ибо должности и высокие назначения суть не что иное, как бездонная пучина смут. <���…>

Ни в коем случае не руководствуйся законом личного произвола: этот закон весьма распространен среди невежд, которые выдают себя за умников.

Пусть слезы бедняка вызовут в тебе при одинаково сильном чувстве справедливости больше сострадания, чем жалобы богача.

Всячески старайся обнаружить истину, что бы тебе ни сулил и ни преподносил богач и как бы ни рыдал и ни молил бедняк.

В тех случаях когда может и должно иметь место снисхождение, не суди виновного по всей строгости закона, ибо слава судьи сурового ничем не лучше славы судьи милостивого.

Смотри на виновного, который предстанет пред твоим судом, как на человека, достойного жалости, подверженного слабостям испорченной нашей природы, и по возможности, не в ущерб противной стороне, будь с ним милостив и добр, ибо хотя все свойства божества равны, однако же в наших глазах свойство всеблагости прекраснее и великолепнее, нежели свойство всеправедности».

Сюда Сервантес вставляет страстную апострофу Сида Ахмета Бен-инхали, предполагаемого рассказчика этой истории: «"О бедность, бедность! Не понимаю, что побудило великого кордовского поэта сказать о тебе:

<���…> Зачем ты преимущественно избираешь своими жертвами идальго и прочих людей благородного происхождения? Зачем принуждаешь их чистить обувь сажей и носить одежду с разнородными пуговицами: шелковыми, волосяными и стеклянными? Зачем их воротники по большей части бывают только разглажены, а не гофрированы?

<���…> Жалок тот, говорю я, у кого честь стыдлива и которому кажется, будто всем издали видно, что башмаки у него в заплатах, шляпа лоснится от пота, накидка обтрепана, а в животе пусто!"

На такие мысли навели Дон Кихота [продолжает Бен-инхали] спустившиеся петли, <���…> которые он готов был заштопать даже другого цвета шелком, хотя это одна из последних степеней падения, до которой может дойти оскудевший идальго».

Впрочем, на одной из зачеркнутых страниц черновика ВН замечает, что Санчо уходит от своего господина к богатому вельможе, который платит ему жалованье и лучше кормит, в то время как Дон Кихот, занятый по наущению дона Альваро поисками врагов, кончает свои рыцарские подвиги в толедском сумасшедшем доме. «Он там сидел, выздоровел, вышел из лечебницы, но вскоре вновь потерял рассудок и путешествовал по всей Старой Кастилии в поисках самых фантастических приключений. Вместо Санчо он взял себе в оруженосцы беременную женщину, переодетую мужчиной. И был ужасно удивлен, когда она произвела на свет ребенка. Оставив ее на постоялом дворе на попечении добрых людей, он пустился в новые приключения, взяв имя Рыцаря Тягот (Caballero de los Trabajos). Такова последняя страница книги Авельянеды — неудивительно, что Сервантес решился предать своего героя смерти, чтобы он не шатался по всей Испании под чужими знаменами с беременным оруженосцем. Некоторым образом за смерть нашего героя отвечает Авельянеда».

В словосочетании «Рыцарь луноподобных Зеркал» (как и в рукописи ВН) слово «луноподобный» добавлено позже, первоначально это предложение выглядело так: «Рыцарь Зеркал, а ныне Рыцарь Полированной Луны, магического зеркала, если вам известно, что я имею в виду».

Когда в шестьдесят четвертой главе второй части он падает с коня, а Рыцарь Белой Луны грозится лишить его жизни, Дон смело защищает вдохновивший его идеал: «Дон Кихот, ушибленный и оглушенный падением, не поднимая забрала, голосом слабым и глухим, как бы доносившимся из подземелья, произнес:

— Дульсинея Тобосская — самая прекрасная женщина в мире, а я самый несчастный рыцарь на свете, но мое бессилие не должно поколебать эту истину. Вонзай же копье свое, рыцарь, и отними у меня жизнь, ибо честь ты у меня уже отнял». Так как сомнение в красоте Дульсинеи, высказанное Карраско, было не чем иным, как предлогом для битвы, тот отвечает: «Пусть во всей своей целокупности идет по миру слава о красоте сеньоры Дульсинеи Тобосской. Я удовольствуюсь тем, что досточтимый Дон Кихот удалится в свое имение на год, словом, впредь до особого моего распоряжения, о чем у нас было условлено перед началом схватки».

Ответ дона Антоньо, хотя и своекорыстный, способен вызвать отклик в душе читателя: «Да простит вас Бог за то, что вы столь великий наносите урон всему миру, стремясь образумить забавнейшего безумца на свете!»

Имеется в виду книга Кратча «Пять мастеров», с. 78. Приводим полную цитату: «Богатство вымысла у Сервантеса превозносилось неоднократно, но истинным чудом является не столько то, что он способен бесконечно изобретать приключения для своего Рыцаря и его Оруженосца, но что в каждом из этих приключений, как в только что рассмотренном нами [с сукновальнями], каждый из персонажей неизбежно оказывается и правым и виноватым. Никогда, ни при каких условиях рыцарь не одерживает победу и никогда не оказывается побежденным. В начале каждой новой битвы мы понимаем, почему он должен проиграть, но никогда не чувствуем неизбежности поражения. В насмешку он получает прозвание Рыцаря Печального Образа, но, подобно множеству других, гордо принявших имя, первоначально брошенное с издевкой, он носит его гордо. Быть удачливым или быть веселым — как Санчо — не его призвание, он должен оставаться твердым. Рыцарство — благороднейший из известных ему идеалов, и он не задается вопросом об оплате».