Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

Я сравнил английский и французский тексты, пользуясь изданиями Прево 1784 г. (Amsterdam and Paris, vols. 19–24 и 25–28) его «Избранных сочинений» (заметьте — «избранных»!). Они включают соответственно «Lettres angloises, ou Histoire de Miss Clarisse Harlove» (sic; London, 1751, 6 vols) и «Nouvelles Lettres angloise, ou Histoire du chevalier Grandisson» (sic), «par l'auteur de Pamela et de Clarisse» [468](Amsterdam, 1755, 4 vols).

Вариант Летурнера называется «Clarisse Harlowe, Revue par Richardson» [469](Geneva, 1785–1786).

Во Франции романы Ричардсона в переводах Прево критиковались уже в XVIII в Песенник Шарль Колле (1709–1783) написал около 1753 г. балладу «Кларисса», в которой одно из четверостиший звучало следующим образом:

Шатобриан, безусловно величайший французский писатель своего времени, замечательно сказал в 1822 г.: «Si Richardson n'a pas de style (ce dont nous ne sommes pas juges, nous autres étrangers), il ne vivra pas, parce que l'on ne vit que par le style» («Mémoires d'outre-tombe», ed. Levaillant, pt. I, bk. XII, ch. 2) [471].

Ричардсон не обладал собственным стилем, однако его отдельные живописные пассажи заслуживают внимания. К несчастью, Прево сократил и выхолостил оригинал. Так, в «Грандисоне» он тщательно вымарал такие подробности, как блестящие описания в духе Хогарта «порочного» сообщника, помогавшего сэру Харгрейву (в попытке похищения истеричной Гарриет), — высокого, ширококостного, косолапого, неопрятного, краснорожего и прыщавого священника. И конечно же, этот перевод изобилует ошибками, диктуемыми клише французского «bon goût» [472]того времени (например, приятная текучесть «плывущих за мной косяков дураков» переведена как «une multitude de fous qui me prodigauient leur admiration» [473]).

1—5Черновик (2369, л. 50; см. также коммент. к гл. 3, VI, вариант 13–14):

Упоминание о ее покойном отце словно возвращает нас к теме гл. 2, XXIX, 5—12 (черновик 2369, л. 36 об.).

1, 3 …героиной… Дельфиной… — Для того чтобы творительный падеж «героини» (необходимый после «Воображаясь») рифмовался с «Дельфиной», наш поэт заменяет правильное окончание — ней на несуществующее — ной.

3 Кларисой… — См. коммент. к гл. 3, IX, 10.

3 Дельфиной… — Если устаревших «Вертера» и «Юлию» сегодня еще можно читать, по крайней мере с позиций бесстрастного исследования, то мадам де Сталь не переносима ни при каких обстоятельствах. Мне думается, что Пушкин не стал бы навязывать своей Татьяне роман в письмах «Дельфина» (1802; произведение, состоящее из 250 000 бесцветных невыразительных слов), если бы помнил, что тот не обладает даже псевдоэкзотическим блеском пресловутой «Матильды» Коттен, не говоря уже об эмоциональном накале романов Гёте и Руссо.

Дельфина д'Альбемар, вдова двадцати одного года, продирается сквозь тернии любовного романа в 1790–1792 гг. Ее возлюбленный Леонс де Мондовиль женат, и в конце концов она расстается с ним, понуждаемая моральным долгом по отношению к его жене. Когда Дельфина заболевает, герой стоит «attaché aux colonnes de son lit, dans un état de cotraction qui [est] plus effrayant encore que celui de son amie» [474](ч. IV, письмо IV). В четвертой части романа (письмо XIX: Дельфина к мадам де Лебенсэ) описано несколько сцен шумной возни: «…je me jetai aux genoux de Léonce… il… me replaça sur le canapé, et se prosternant à mes pieds» [475]и т. д. Как художница Сталь абсолютно слепа: «Matilde, lui dis-je en serrant ses deux mains qu'elle élevoit vers le ciel» [476](ч. IV, письмо XXXIV).

5См. коммент. к IX, 3–4.

14 …Грандисон. — Здесь Чижевский в своих комментариях к ЕО (с. 237) снова дезинформирует читателя (см. коммент. к гл. 2, XXX, 3): «Грандисон — герой „Клариссы Гарлоу“ Ричардсона». К тому же он полагает, что Пушкин читал эти романы по-русски.

В беловой рукописи присутствует дополнительная строфа:

6 Ламуш и фижмы были в моде. — Томашевский (ПСС 1957, с. 625) объясняет, что ламуш — это «карточная игра, вышедшая из моды в начале XIX века». Я выяснил, что эта игра, называемая по-французски «la mouche» или «pamphile» («pam» означает «валет треф»), была известна в Англии как «лу» («lu» или «loo», от более старого англ. lanterloo, фр. lanturelu, что означает «рефрен»). Мне кажется, хотя у меня и нет возможности это проверить, что разновидность лу с пятью картами называлась в России в XVIII в. «квинтич». Любопытно отметить, что лу, которую Пушкин уже в 1823 г. считал реликтом XVIII в.,снова вошла в моду через четыре года, судя по полицейскому отчету от марта 1827 г. об игре Пушкина в карты. <���…>

Однако я вовсе не уверен, что Пушкин здесь имел в виду карточную игру. Поскольку он сосредоточен на убранстве, «ламуш» вполне может означать кусочек черной тафты — по-русски «мушку», которую начиная с 1650-х гг. французские и английские дамы приклеивали на подбородок или щеку, чтобы оттенить белизну кожи.

Слово «фижмы» происходит от немецкого «Fischbein» [477]и обозначает определенный вид юбки, которую дамы в XVIII в. надевали поверх обручей, сделанных из китовых костей. Нижние юбки на обручах вошли в моду во второй половине XVIIв. Они сродни более ранним моделям «farthingale» и появившимся позднее кринолинам.

10 В надежде славы и похвал… — Неудачная тавтология усугубляется в читательском восприятии сравнением со схожей начальной строкой из более позднего стихотворения Пушкина: «В надежде славы и добра…» («Стансы», 1826, написанные в честь Николая I).