Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

11Сравнение с римским полководцем Марком Атиллием Регулом (погиб ок. 250 г. до н. э.), героем 1-й Пунической войны. Потерпев поражение от карфагенян, был отпущен в Рим с тем, чтобы предложить сенату жесткие условия мирного договора. Вместо этого выступил с настоятельным требованием продолжения войны. Вернулся в плен, как и обещал, хоть знал, что ему придется поплатиться жизнью за свой поступок.

13 …у Вери… — Кафе Вери (Café Véry) — старый ресторан в Париже, изначально (1805–1817) располагавшийся на Террасе де Фейян (Terrasse de Feuillants) в саду Тюильри и пользовавшийся особой популярностью у военных благодаря своей прекрасной кухне. Не могу понять, почему капитан Джессе в своем «Бруммеле» пишет «Vérey» и почему Сполдинг (а вслед за ним Эльтон) предлагает написание «Verrey». В «Физиологии вкуса» Ансельма Брийа-Саварэна (Anthelme Brillat-Savarin, «Physiologie du goût», 1825) упоминаются восхитительные entrées truffées [671], которые подавались у братьев Вери. Леди Сидни Морган, щеголявшая беглым, но ужасающим французским (изобилующим ошибками и идиомами, употребленными без всякого идиоматического контекста), сообщает в 1818 г. в своем дневнике «Отрывки из моей автобиографии» («Passages from my Autobiography». London, 1859, p. 52), что ее водили «обедать к Вери, в сады Тюильри».

5—8Эти строки вполне могут быть слабым отголоском того, что наш поэт хотел сказать, но не сказал о Федоре Толстом, заурядном болтуне и повесе, в течение шести лет вызывавшем у Пушкина бурную ненависть своими сплетнями (см. коммент. к гл. 4, XIX, 5).

4 …враньем… — О значении глагола «врать» на языке повес того времени см. коммент. к гл. 4, XIX, 5.

5 Sed alia tempora! — «Autres temps, autres moeurs» [672]— французская пословица.

9Из пятидесяти студентов колледжа, которых я однажды спросил (желая нарочно продемонстрировать свойственное сегодняшним молодым американцам немыслимое невежество, касающееся окружающей природы), как называется дерево (американский вяз), растущее за окном класса, дать точный ответ не смог никто: одни неуверенно предположили, что это дуб, другие промолчали, а одна девушка сказала, что, по ее мнению, это просто дерево, посаженное для тени {135} . Когда переводчик встречается с ботаническими названиями у автора, ему следует быть более точным.

В гл 6, VII Пушкин описывает, как исправившийся повеса Зарецкий удалился в деревню и укрылся под сенью совершенно определенных растений. Вот анализируемая строка:

Перевод словосочетания «под сень» (то есть под некое укрытие, образуемое навесом, крышей, галереей, аркой, карнизом, «лиственным шатром», «лесным пологом», покровом, балдахином, беседкой, метафорическим «крылом» и т. д.) не составляет особого труда; не спорю, оно создает некоторую неловкость, так как выражения «под сенью» (тв. пад., ед. ч.), «под сень» (вин. пад., ед. ч.) и другие сочетания со словом «сень» (ж р., ед. ч) и «сени» (мн. ч.; не путать с известным словом «сени», означающим «прихожую») метрически очень податливы и потому пользуются особой любовью русских поэтов к вящему неудобству их переводчиков. Редко значение слова «сень» можно передать одним английским словом. Казалось бы, близкое по значению «shade» [673]не может устроить неподкупного буквалиста по той существенной причине, что в приведенных выше выражениях «тень» не совсем синонимична «сени», уже не говоря о том, что может выступать в том же пассаже в качестве робкой рифмы к этому слову. Однако чувственное восприятие «сени» столь хрупко, что во многих случаях — как, например, и в данном — никто не сочтет за преступление, если после предлога «под» («beneath» или «under») это слово будет просто опущено (см.: Коллинз, «Ода к вечеру», стих 49 в «Собрании» изд. Додсли, 1748 г. / Collins, «Ode to Evening», Dodsley's Collection) или заменено на «кров», как в выражении «под кровом» («in the shelter»). Но вернемся к рассматриваемой строке:

Кров, о котором идет речь, образован двумя видами кустов или деревьев Говорят ли о чем-нибудь их названия русскому читателю? Всем известно, что распространенное название растения по-разному воздействует на воображение людей, говорящих на разных языках, — в одной стране оно рождает ассоциацию с цветом, в другой — с формой, слово может нести красоту классических коннотаций, источать благоухание невероятнейших цветов, хранить накопленный мед романтического смысла, вложенного в него не одним поколением элегических поэтов, под цветочным нарядом оно может скрывать мемориальную доску, которая увековечивает память какого-нибудь ботаника прошлого (как, например, dahlia [674]) или странствующего иезуита с острова Лусон {136} (как camellia [675]). Слова «черемуха» и «акация» рождают в русском сознании две цветущие кущи и то, что я бы назвал стилизованным сочетанием ароматов, отчасти искусственных, как будет показано ниже. Не думаю, что переводчик обязан утруждать себя воспроизведением в тексте таких ассоциаций, но он должен пояснить их в примечаниях. Жаль, конечно, если благозвучное французское название какого-нибудь растения, скажем, вымышленное l'alidore с его намеками на приворотные зелья и утренние туманы превращается в Англии в «свиную бородавку» («hog's wart») из-за особой формы его цветков, или «хлопковую почку» («cotton bud») из-за нежной ткани молодых листочков, или «пасторскую пуговицу» («parson's button») с аллюзией неизвестного происхождения. Если название данного вида не вызывает недоумения и не сбивает с толку читателя, годясь для обозначения нескольких различных растений (в этом случае следует давать видовое название на латыни), переводчик имеет право использовать любой существующий термин, коль скоро он точен.

В словарях «черемуха» обычно переводится как «bird cherry» (буквально «птичья вишня»), значение этого слова расплывчато и практически ничего не объясняет. «Черемуха» — это «птичья вишня» вида racemosa Старого Света, фр. putier racemeux [676]или Padus racemosa [677](Schneider). Русское название с его пушистыми, мечтательными созвучиями как нельзя лучше соответствует образу этого прекрасного дерева с характерными длинными кистями цветков, которые придают всему его облику в период цветения мягкую округлость. Будучи распространенной обитательницей русских лесов, черемуха одинаково уютно чувствует себя и на берегах рек по соседству с ольхой, и в сосновом бору; ее кремово-белые с мускусным запахом майские цветы ассоциируются в русской душе с поэтическими волнениями юности {137} . У этой «птичьей вишни» нет точного видового английского названия (хотя есть несколько родовых, но названия эти либо неточны, либо омонимичны, либо и то и другое вместе), которое могло бы соперничать как с педантизмом, так и с безответственностью глупейших наименований, упорно перетаскиваемых вредоносными буквоедами из одного русско-английского словаря в другой Одно время я полагался на обычно точный словарь Даля и называл дерево по-латыни Mahaleb, однако последнее оказалось совсем другим растением. Позднее я придумал термин «musk cherry» (буквально «мускусная вишня»), вполне созвучный названию «черемуха» и прекрасно передающий особенность ее аромата, но, увы, намекающий на вкус, совершенно не свойственный ее маленьким, круглым и черным плодам. Теперь же я употребляю научное название, благозвучное и простое «racemosa» и пользуюсь им как существительным, рифмующимся с «мимозой».