Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

12 Там, где еще в мундирах двое… — С формальной точки зрения, еще вроде бы говорит нам о том, что кроме толстого генерала там стояли еще двое военных; но у меня впечатление, что это еще является просто идиоматическим усилением указания, дабы привлечь большее внимание к более определенному месту в более ограниченном пространстве.

14Черновик (2371, л. 74 об.):

Приятель Онегина, по-видимому, не более чем на десять лет старше его, то есть в 1822 г. ему должно быть лет тридцать семь (см. гл. 8, XVIII, 7 и XXIII, 3–4).

11 …вкось и вкривь… — Здесь мы находим семейное сходство с кауперовским определением отступления как приема — «сплошные зигзаги в книге» (Cowper, «Conversation», p. 861).

5—6В черновике (2371, л. 75) «герой» назван «полурусским» (ср. определение Ленского в гл. 2, XII, 5).

9Отвергнутое чтение (там же):

Итальянские поэты Луиджи Пульчи (1432–1484), автор «Морганте-великана» («Morgante Maggiore», 1481,1483), известной Пушкину в анонимном французском переложении «История Моргана-великана» («L'Histoire de Morgant le géant». Paris, 1625), и Джузеппе Парини (1729–1799), автор книги «Утро» («Il Mattino», 1763) — сборника шутливых наставлений миланским повесам о том, как им следует проводить время, затем сборника «День» («Il Mezzogiorno», 1765) и т. д., известных Пушкину по «traduction libre» [792]аббата Жозефа Грийе-Депрада, озаглавленному «Искусство городских развлечений, или Четыре времени суток». («L'Art de s'amuser à la ville, ou les Quatre parties du jour». Paris, 1778).

28 ноября 1830 г. в Болдине Пушкин написал следующую заметку (тетрадь в МБ 2387В, л. 36 и 62), которую он в качестве предисловия собирался предпослать отдельному изданию двух глав — «осьмой» (ныне «Путешествие Онегина») и «девятой» (ныне восьмой), что так и не было реализовано:

«У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется, пристрастно, а незнакомые конечно не станут ему в глаза бранить его произведение — хотя бы оно того и стоило.

При появлении VII песни Онег<���ина> журналы вообще отозвались об ней весьма неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уж противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего Романа. После неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того же сочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв».

Судя по двум сноскам в той же рукописи, имеется в виду критический обзор Булгарина в «Северной пчеле» от 22 марта 1830 г.; текст его Пушкин не воспроизвел, но я привожу его здесь, как предполагалось Пушкиным {168} (для сравнения см. сноску к «Вступлению переводчика»: «Публикация ЕО » № 13, медоточивое примечание Булгарина к строкам о Москве — гл. 7, XXXV–LIII, — которые он напечатал за два года до этого):

«Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова, например, глава VII Евгения Онегина ? Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия и не прежде уверились, что эта глава VII есть произведение сочинителя Руслана и Людмилы , пока книгопродавцы нас не убедили в этом. Эта глава VII — два маленькие печатные листика — испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже Евгений Вельский [793]кажется похожим на дело».

Следующие строки, идущие после «критики», задумывались Пушкиным как сноска:

«Прошу извинения у неизвестного мне поэта, если принужден повторить здесь эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят Евгения Онегина ниже Евгения Вельского ».

Булгарин продолжает:

«Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ии одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complète… Читатели наши спросят, каково же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи Онегина увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:

Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню везут в Москву из деревни!»

Пушкин хотел дать здесь вторую сноску:

«Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критика неосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем; критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает.

В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь никакого успеху, ибо Век и Россия идут вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (то есть в его заключении). Если Век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной Астрономии, Физики, Медицины и Философии состарелись и каждый день заменяются другими — произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны.

Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно — виновато уж, верно, дарование стихотворца, а не Век, ушедший от него вперед.

Вероятно, критик хотел сказать, что Евгений Онегин и весь его причет уже не новость для публики, и что ои надоел и ей, как журналистам.

Как бы то ии было решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы Евгения Онегина — последние по крайней мерю для печати… Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них еще менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу [ Путешествие Онегина ] я хотел бы вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, — также удерживала меня. Но Чайльд Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его ни могла у меня родиться» [794].