Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

Ср. у Поупа: «Мой сын единственный — пусть выйдет в высший Свет: / Его французский безупречен…». («Подражание Горацию», кн. II, эп. II).

Ср. у Байрона: «Дон Жуан увидел Микрокосм на ходулях, / Именуемый „высшим светом“» («Дон Жуан», XII, LVI, 1–2).

Ср. у Игана: «Преимущества того, кто „видел свет“… возбудили любопытство нашего героя» («Жизнь в Лондоне», кн. II, гл. 3).

10 писать — В тексте — писал, небольшой солецизм, который был бы необоснованно усилен использованием прошедшего времени в переводе.

12 непринужденно, в V, 9— без принужденья; в V, 7— ученый; в V, 11— ученым. Близкий повтор эпитетов характерен для русской литературы XIX в. с ее сравнительно небольшим вокабуляром и юношеским презрением к прелестям синонимии.

14 Что он умен и очень мил — Для меня это звучит слишком современно. Мил,уже использованное Пушкиным в предыдущей строфе, — это французское gentil: «Le monde décida qu'il était spirituel et très gentil» [122] «Свет решил, что он умен и очень мил» (фр.) .

8В черновой рукописи (2369, л. 5 об.):

(«Шестнадцати» поставлено вместо «семнадцати».)

1—2 Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь… — Анализ ударений в стихе 2 см. в Приложении II, «Заметки о просодии», § 13 «Рифма».

Парафраз этих строк, которые трудно перевести, не добавив и не убавив смысла, звучит так: «Все мы обучались то одному, то другому, то так, то сяк» или просто: «Мы учили что попало и как попало».

Все описание онегинского ученья (гл. 1, III–VIII) легкомыслием интонации напоминает «Дон Жуана» Байрона, I, XXXVIII–LIII, особенно LIII, 5–6: «Думаю, я приобрел, как и большинство, / Знание чего-то — неважно чего». В переложении Пишо (1820): «Je crois bien que c'est là que j'appris aussi, comme tout le monde, certaines choses — peu importe» [123] «Думаю, что там-то я научился кое-чему, как и все, — неважно чему» (фр.) .

Пушкинский текст до странности напоминает один отрывок, которого поэт тогда знать не мог, — из бездарного «Артюра» Ульрика Гюттэнгера (1836) [124] Ч. I состоит из «Воспоминаний» («Mémoires»), ч. II — из «Религии и одиночества» («Religion et Solitude») и являет собой благочестивые рассуждения, более или менее совпадающие с фрагментарным первым изданием, озаглавленным «Артюр, или Религия и одиночество» (Artur, ou Religion et Solitude. Troisième partie. Rouen et Paris, 1834) (Примеч. В. H.) : «Je finissais négligemment une éducation très négligée» [125] «Я заканчивал весьма несерьезно мое несерьезное образование» (фр.) (ч. I, гл. 3).

Кстати, Артюр — один из сводных братьев Онегина: как и Чаадаев (см. коммент. к гл. 1, XXV, 5), он нашел лекарство от сплина в обращении к католической вере.

7 Ученый малый, но педант — В одном из значений «педант» — человек, любящий изрекать, провозглашать, если не проповедовать свои суждения, излагая их в мельчайших подробностях.

Само слово (итал. pedante, встречается у Монтеня ок. 1580 г.: un pedante ) исходно означает «учитель» (и, вероятно, связано со словом «педагог»); тип, подвергавшийся осмеянию в фарсах. В этом смысле употребляет его и Шекспир, а в России в XVIII в. — Денис Фонвизин и др. (также в форме «педантствовать», то есть поучать и пустословить). В XIX в. оно встречается с различными коннотациями, например, «человек, знающий книги лучше, чем жизнь», или «придающий чрезмерное значение маловажным деталям» (Oxford English Dictionary / Оксфордский словарь английского языка). Слово также применимо к тому, кто выпячивает свои эзотерические познания или повсюду упорно применяет, кстати и некстати, излюбленную свою теорию. Ученость, лишенная скромности и юмора, — основной тип педантизма.

У Матюрэна Ренье (1573–1613) un pédante описан так (Сатира X):

(См. коммент. к гл. 1, VI, 8.)

В начале XVIII в. Мальбранш, в том же пассаже, что я цитирую в комментарии к главному эпиграфу, говорит о педанте (Монтень для него педант!) следующее:

«L'air du monde et l'air cavalier soutenus par quelque érudition… deux vers d'Horace… petits contes… Pédants [sont] ceux qui, pour faire parade de leur fausse science, citent à tort et à travers toutes sortes d'auteurs … parlent simplement pour parler et pour se faire admirer des sots… [sont] vains et fiers, de grande mémoire et de peu de jugement… d'une imagination vigoureuse et spacieuse, mais volage et déreglée» [127] «Вид светский и развязный, при поддержке кое-какой эрудиции два стиха из Горация анекдоты… Педанты — это те, кто, чтобы пощеголять своей ложной ученостью, к месту и не к месту цитируют всяких авторов говорят просто чтобы говорить и заставить дураков восхищаться собою они тщеславны и горды, имеют отличную память и слабую способность к рассуждению, смелое и широкое воображение, но непостоянное и неуравновешенное» (фр.) .

В целом ближе всего к пушкинскому описанию Онегина с его поверхностным образованием стоит определение Аддисона («The Spectator» / «Зритель», № 105, 30 июня 1711 г.):

«Мы называем педантом… человека, воспитанного среди книг и ни о чем, кроме оных, не способного говорить. Однако, сдается мне, нужно расширить определение, распространив его на каждого, кто не способен мыслить вне своего ремесла и известного образа жизни.

Кто более педант, чем любой столичный щеголь? Отними у него театр, список модных красавиц, отчет о новейших недугах, им перенесенных, — и он нем».

Вот как искусно защищает педантизм Газлит в «Круглом столе» (W. Hazlitt, «On Pedantny» in: «Round Table», 1817, № 22). «Не будучи в известной мере педантом, можно быть мудрым, но вряд ли очень счастливым человеком», и пр.

«Бездеятельный мозг педанта, — говорит Уильям Шенстоун, — как правило, воздвигает трон и храм тщеславию» («Очерки о людях и нравах» / «Essays on Man and Manners» — In: Works. [London, 1765], vol. II, p 230).

Еще одна разновидность педанта — это тот, кто вводит людей в заблуждение, демонстрируя свою «ученость». Но схолиаст, не знающий меры подробностям и пояснениям, всего лишь нелеп; тот же, кто, желая подавить количеством информации, не затрудняется проверкой данных, которые он выписывает (или другие ему выписывают); кому безразлично, верен ли его источник или сама его наука, — это шарлатан. Вспомним по этому случаю стихотворение Пушкина «Добрый человек» (ок. 1819), написанное четырехстопным ямбом: