Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

1 В пустыне… — В монастырской терминологии — «убежище отшельника». Можно перевести на английский как «desert» или «desart», что в XVI в. часто означало «дикий лес» или любое дикое, необитаемое место. Ср.: фр. désert в таких выражениях, как «mes déserts», «beau désert» и т. п.

См., к примеру, Шолье, который начинает свои «Похвалы сельской жизни» (Chaulieu, «Des Louanges de la vie champêtre») словами: «Désert, aimable solitude» [370](см. гл. 1, LVI, 2).

См. также гл. 8, XLIV, 1.

В предыдущей строфе (X, 5) слово «пустыни» употреблено в смысле «обширных пустых пространств». Здесь же «пустыня» практически синонимично словам «глушь» или «захолустье» <���…> (см. коммент. к гл. 1, VIII, 14).

7<���…>

1—2Фальстарт, зачеркнутый в черновике (2369, л. 27 об.), таков:

Этот вариант интересен в свете гл. 6, XXXVIII. Пушкин колебался между двумя возможностями: превратить Ленского в хилого элегического менестреля или в неистового политического певца.

14 Гораздо… — В первом издании главы — «еще».

2 …жених… — Весь отрывок звучит фальшиво, ибо нас все время подводили к мысли, что Ленский избегает своих соседей. Более того (в свете строфы XXI), всем, конечно, было известно, что Ленский влюблен в Ольгу. Переход к Онегину (что, собственно, означает это «но»?) в начале строфы XII сильно хромает. Создается впечатление, что на этом этапе Пушкин еще не разработал план включения в повествование Ольги Лариной.

5 …полурусского… — Шуточный намек на заграничное образование Ленского.

6<���…>

11 «Дуня, примечай!» — <���…> Властное «примечай» — то есть «обрати внимание на этого подходящего холостяка!» — лишь на ступеньку ниже того толчка, который получит Татьяна в гл. 7, LIV.

12<���…>

14 Приди в чертог ко мне златой!.. — Как пишет Пушкин в примечании: «Из первой части Днепровской русалки» <���…>

Мелодия из арии Гульды в некогда популярной опере («Eine Romantisches komisches Volksmärchen mit Gesang nach einer Sage der Vorzeit» [371]в трех актах, впервые поставленной в Вене 11 января 1798 г.) «Фея Дуная» («Das Donauweibchen») Фердинанда Kayepa (1751–1831), которого в отместку русалка заставила потерять почти все рукописи во время дунайского наводнения 1830 г.

По какой-то неизвестной причине автор в целом прекрасной работы об источнике неоконченной драмы Пушкина [372]вовсе не приводит имени композитора, путает «оперу» с «пьесой» и называет автора книги Генслер (Gensler) вместо Хенслер (Karl Friedrich Hensler, 1759–1825). И весело наблюдать, как несведущий, но тугодумный компилятор Бродский маневрирует (1950, с. 139), чтобы объехать на кривой этот вопрос, не выказав собственного невежества.

Двустишие, исполняемое Лестой, заменившей Гульду, в переделанной Краснопольским первой части оперы под названием «Днепровская русалка» (впервые поставленной на сцене 26 октября 1803 г. в С.-Петербурге; опубликованной в 1804 г.), ноты которой были во всех домах — на фортепьяно уездной барышни, на чердаке влюбленного чиновника, на подоконнике борделя (о чем говорится в поэме Василия Пушкина «Опасный сосед», 1811, стих 101), полностью звучит так: «Приди в чертог ко мне златой, приди, о князь ты мой драгой» или в не менее дрянном немецком оригинале: «In meinem Schlosse ist's gar fein, komm, Ritter, kehre bei mir ein» [373](акт I, сцена 4).

Довольно любопытно, что «Днепровская русалка» не только послужила Пушкину рабочей основой для его неоконченной драмы, названной будущими редакторами «Русалкой» (Пушкин работал над ней в период между 1826 и 1831 гг.), но и повлияла на некоторые подробности из сна Татьяны в ЕО (см. коммент. к гл. 5, XVII, 5).

Я обратил внимание, что в библиотеке Пушкина имелся экземпляр «Русалки», «оперы комической в трех действиях», переложение с немецкого Николая Краснопольского, на музыку Кауера, Кавоса и Давыдова (СПб., 1804).

Пушкин имел удивительное пристрастие черпать материал из комических источников. Томашевский [374]показывает, что из оперы «Gazza ladra» [375]Россини (акт I, сцена 8) Пушкин заимствовал ситуацию для эпизода на литовской границе в «Борисе Годунове», когда беглый монах нарочно перевирает описание собственной внешности в царском указе.

Я обнаружил в «Анналах оперы» Лёвенберга (Loewenberg, «Annals of Opera»), различных французских энциклопедиях и других источниках, что опера Джоаккино Антонио Россини «Сорока-воровка» (либретто Ж. Жерардини, основанное на мелодраме «La Pie voleuse» [376], 1815, написанной J. M. T. Baudouin d'Aubigny, или Daubigny, и L. C. Caigniez [377]) впервые была поставлена 31 мая 1817 г. в миланском театре «Ла Скала», а первая русская постановка была осуществлена в Петербурге 7 февраля 1821 г. по н. ст. (в переводе И. Свичинского), одна итальянская труппа давала ее в Одессе в 1823–1824 гг. (во время пребывания там Пушкина).

14Отвергнутое чтение (2369, л. 27 об.):

1—2Наверное, нам следует понимать, что, ухаживая за Ольгой метафизически, видя в ней небесный идеал любви, Ленский даже не помышляет о земном браке. Но планы его родителей и Дмитрия Ларина не умерли вместе с ними, как, вероятно, кажется Ленскому здесь и в строфе XXXVII. К концу лета он уже официально помолвлен с Ольгой.

4<���…>

5 Они сошлись… — Звучит двусмысленно: «сошлись» может означать «познакомились» или «стали близкими друзьями» (тогда продолжение строфы читается либо как развитие, либо как раскрытие этой идеи).

5—7На самом деле темперамент Ленского, та философская меланхолия, которую Марджери Бейли, говоря о «Временах года» («Seasons») Томсона (см. Предисловие, с. 78, к ее изданию 1928 г. «Гипохондрика» Босуэлла / Boswell, «The Hypochondriack»), удачно характеризует как «некое порывистое, открытое сочувствие отдаленным несчастьям других», ведущее к «мистической любви к человечеству, природе, Богу, славе, добродетели, родной стране и т. д.», есть не что иное, как разновидность все того же Меланхолического Безумия, которое принимает вид байронической скуки или русской «хандры» у Онегина (см. также X, 7 и т. д.).