Евгения Иванова - ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский

Ваше благородие! незачем дальше проверять. В уставе о паспортах ясно сказано, что для лиц, имеющих звание свободных художников, нет черты оседлости.

И они ликуют, вполне удовлетворенные. Проверка вышла удачная. Мрамор, бронза, холст, краски, листы, исписанные нотами, своего происхождения не выдают, и так как художники, пользовавшиеся ими, имели русские паспорта, то эти произведения можно отлично выдать за продукты русского искусства, за воплощение славянского гения. Но немного хуже обстоит дело с литературными произведениями. Как бы назло, литературные произведения пишутся на каком-нибудь языке, и тут ничего не поделаешь. Как ни вертись, «Выходцы из Межеполья» хуже «Анны Карениной», а Бялика к сонму русских литераторов никак не причислить. Но и тут наши сторонники повсеместного творческого права жительства не унывают. Ремесленники и теперь пользуются правом жительства. Перелицевать какого-нибудь заграничного автора, пришить заплату к какой-нибудь популярной научной теории, смастерить политическую статью и т. п. мы и теперь отлично умеем. А что касается крупных самостоятельных предприятий, то если не мы — наши дети или внуки, наверное, и до них дойдут. Ибо наступит царство либерализма на земле, когда не будет никаких границ между народами, и все евреи будут говорить по-русски, и «русская и еврейская интеллигенции будут работать рука об руку».

Странное дело! Известная часть нашей интеллигенции, несмотря на «хождение рука об руку с русской интеллигенцией», не может понять самых простых вещей, которые понимает любой образованный человек. Если бы кто-нибудь сказал французу или англичанину, что вы, мол, создали крупные произведения на своем языке, и если вы попытаетесь создать что-нибудь по-русски, вы дойдете только до корреспонденции в «Биржевых ведомостях» или интервью с генер. Стесселем, он бы нисколько не обиделся. Разве не аксиома, что всякое литературное творчество носит на себе отпечаток той нации, которому оно принадлежит, что если вы возьмете любое крупное произведение, переведенное на любой язык, вы сейчас узнаете, к какой нации принадлежит его автор? Разве есть что-нибудь обидное в том, что у нас крупные таланты встречаются только среди тех, которые творят на родном языке, которые черпают свое вдохновление в настроении и внутренней жизни еврейского народа, что мы не на родной почве совершенно бесплодны? Разве обидно для русской нации, что она в области еврейского творчества ничего не давала? Я думаю, нет.

Но нашей «интеллигенции» известного пошиба Чуковский наступил-таки прямо на мозоль. И это не потому, что в его статье есть что-нибудь обидное или даже что-нибудь новое, а потому, что он разрушил то мнимое основание, на котором эта часть интеллигенции строит свое благополучие. Ей недоступна простая истина, что всякий внутренне свободный человек основывает свое право на существование исключительно на самом факте существования. Я человек, я самоценность, я живу и творю так, как мне нравится, как мне удобнее, чувствую так, как я чувствую, и основываю свое право на жизнь на моей воле к жизни, и эта воля воодушевляет меня к борьбе за жизнь. Никаких обязательств по отношению к русской или польской культуре я на себя не взял. Я пою на еврейском, на жаргоне и создаю те ценности, которые мне доступны, и это решительно никого, кроме меня, не касается. Эти господа основывали и основывают свое право на жизнь на своей полезности другим, на мнимых услугах русской нации и ее культурным ценностям. Их секут в участке, и они кричат: не «я человек и требую уважения к моему человеческому достоинству», а «не обижайте той части, которая сидела и перевела Маркса для просвещения русского народа». И носились, и носятся эти господа со своими заслугами, выставляют напоказ своих «великих» людей до барышень, кончивших гимназию с золотой медалью, включительно, обещают в будущем испускать «лучи, которые ослепят весь мир», и так привыкли к этой лжи, что в конце концов начали сами верить в нее, стали считать себя действительно избранным народом, для которого нет никаких законов, который может по мановению руки превратиться в чуть ли не истинно русского человека до неузнаваемости. И вдруг приходит человек и самым простодушным образом заявляет, что мы в области русского творчества играем третьестепенную роль и ничего оригинального не создали и создавать не можем, заявляет громогласно, в общей печати. Правда, говорили об этом раньше сионисты, но их мы прокричали врагами отечества, и кадеты нам поверили. Но тут заговорил «гой», и если ему поверят, то что мы сможем сказать в оправдание требуемых нами человеческих прав?

На этот вопрос существует единственный и самый простой ответ, который не раз давали и дают: «человеческих прав требует всякий, который имеет звание человека». Но вы этого не поймете; для этого нужно обладать чувством собственного достоинства, для этого требуется ощущение своей абсолютной ценности, полное проникновение потребностью свободы, словом, то, что испытывает человек, а не бесплатное приложение, которое захлебывается от радости оттого, что оно может быть приложением. Есть вещи, которые нельзя понимать головою, которые нужно понимать чувством. И этого вы, очевидно, не знаете, поэтому вы воображаете, что понимаете вполне творчество русского народа. Анатом может отлично знать в подробности все мускулы, кости, нервы человеческого тела, но не чувствовать его красоты; врач может отлично понимать болезнь ребенка, его боли, но он испытывает эту болезнь далеко не так, как мать. И как врач и анатом, поняли Волынский и итальянские антропологи Достоевского или Брандес — литературу разных народов. В иностранной литературе мы понимаем красоту мысли, общее движение психики, понимаем объективно нарисованную жизнь, но не чувствуем души живых людей как свое, близкое, родное, не чувствуем так, как мать болезнь своего ребенка. Вот почему из всего Толстого за границей популярны те произведения, в которых есть мысли, вроде «Крейцеровой сонаты», читают Горького из-за его политических тенденций, и никто почти не читает «Анны Карениной», Чехова, Андреева и проч. Нечего бояться правды: нам чужда вся русская жизнь с ее проблемами и исканиями. Мы не страдаем из-за судьбы русского мужика или рабочего так, как русский человек. Для нас аграрный вопрос есть безжизненная абстрактная формула точно так же, как для русского человека еврейский вопрос есть абстрактная формула, которую он понимает логически, но не чувствует. Ни один русский человек, даже из тех, которые участвовали в самообороне, не понимал погрома так, как самый плохой еврей. У первого возмущалась совесть, гуманность, чувство справедливости, мы испытывали всю глубину обиды, испытывали горечь, боль, нас погромы задели за живое. Поэтому Бялик написал художественное произведение, а Чириков бледную драму третьестепенного достоинства. [165]