Том Шиппи - Дорога в Средьземелье

Можно пойти дальше и добавить, что истоки образа Всадников — не столько в истории, сколько в поэзии, ибо вся их культура основана на песне. Почти первое, что видят Гэндальф и его товарищи, приближаясь к Метузельду, — растущие по обеим сторонам дороги цветы симбельминэ. Симбельминэ — маленький белый цветок; его название означает «незабудка», «вечно помни». Как и курганы, этот цветок символизирует не гаснущую в веках память о древних подвигах и героях. Всадников особенным образом волнуют поминальные песни, эпитафии, тема смерти пронизывает всю их культуру. Их страшит возможность забвения. Это прочитывается и в ритуальном перечислении королей, от Эорла Юного до Теодена, и в самоубийственных попытках Эомера и Эовейн сотворить «подвиг, достойный, чтобы его воспели» [222], и в роханской песне, которую поет Арагорн эльфу и гному, чтобы настроить их на страну, куда они едут:

Больше всего мы узнаем об культуре роханцев из аллитеративной погребальной песни в память Теодена, сложенной бардом Глеовином, и из созданного неизвестным певцом плача по воинам, убитым на полях Пеленнора. Даже рифмованное двустишие в память королевского коня, Снежногрива, говорит очень о многом. Во всех этих звучных стихах ярко выражены свойственные роханской культуре печаль и острое ощущение непримиримости противоположностей, таких как «смерть» и «свет», «владыка» и «воин», «палаты» и «пашни». Эти противоположности глубоко укоренены в языке и культуре Всадников. Их, так сказать, визуальный коррелятив, зримое соответствие — копья, воткнутые в могильный курган близ Фангорна, у брода через Исену; а может быть, копья символизируют людей, а курган — песни о подвигах этих людей? На эту мысль наводят слова Эомера, которые тот произносит у брода через Исену: «Копья рассыпаются в прах, мечи ржавеют, но пусть этот курган вечно охраняет брод через Исену!» Люди умирают, их оружие изъедает ржавчина. Но память о них живет и хранится в симбэльминэ, в «вечно помни», в устном наследии народа.

Из этого видно, как существенно воображение Толкина превосходит воображение авторов серийных книжек в жанре «фэнтэзи». «Гордые варвары» в современной фэнтэзи идут сегодня по пенсу за десяток. Но мало кто из писателей понимает, что у варваров тоже есть чувства, что героический образ жизни заставляет людей серьезно задумываться о смерти и тратить много времени на то, чтобы сопротивляться ей теми, пусть слабыми, способами, которые предлагает им их культура. Что же касается Толкина, то он почерпнул понимание этого из древнеанглийской литературы, величайший памятник которой — не какое–нибудь эпическое сказание, а погребальная песнь из поэмы «Беовульф» [223]. Глава «Король Золотых Палат» из «Властелина Колец» звучит таким же эхом этой поэмы, как песня роханцев, процитированная Арагорном, — эхом древнеанглийской поэмы «Скиталец» [224]. Однако Толкин не удовлетворился «эхом» и не ограничился переводом древнеанглийских стихов. Он попытался реконструировать древнюю культуру в полном объеме. Вот тут–то то и станет ясно, почему роханцы так самозабвенно любят лошадей. Оказывается, чувства, которые питали к лошадям англосаксы в стихах, были куда теплее, чем в реальной жизни англосаксов и в реальной истории. Так, дружинники героя в «Беовульфе» радостно скачут прочь от озера побежденных чудовищ верхом на меарасах [225], распевая хвалебные песни, а древнее гномическое стихотворение «Гномы I» с энтузиазмом отмечает, что, дескать, «хороший человек должен позаботиться о том, чтобы обзавестись доброй, хорошо объезженной лошадью, привычной к своему седоку, испытанной, с круглыми копытами». Выше уже приводилась цитата из того же стихотворения: «Эрл едет на выгнутой спине боевой лошади, а отряд всадников (eored) должен скакать одной группой». Только по незнанию древний англосаксонский книжник вместо éored написал worod, что означает «отряд пеших телохранителей». Англосаксонские слова, обозначающие цвет, издавна смущают исследователей. Толкин мог знать, что эти слова использовались некогда как названия лошадиных мастей (во «Властелине Колец» лошадиное имя Хасуфэл означает «серая шкура»). Это заставляет предположить, что ранние англосаксы были так же наблюдательны по отношению к лошадям, как современные африканские племена — по отношению к коровам [226]. Может быть, то, что в историческое время возобладал пеший строй, было результатом переселения на остров? Может быть, англосаксы, прежде нем эмигрировать в Англию, были другими? Что произошло бы, поверни они не на запад, а на восток, к германским равнинам и просторам степей, расстилающихся за ними? Создавая Страну Всадников, Толкин думал о «своей» Мерсии. Кроме того, он, конечно, помнил о великой и навсегда утраченной литературе Готии (219), о близких родственниках англов, павших добычей бедствий и забвения на равнинах России. Без сомнения, Толкину была известно темное предание, согласно которому само слово «готы» означало «лошадиный народ» [227]. Реконструкция, объединившись с «методом кальки», дала фантастический народ роханцев и никогда не существовавшую роханекую культуру, но эта фантазия очень близка к «могло–быть–да–нету». Всадники жизненны потому, что в их образе сливаются уютная, чисто хоббичья «привычность» и нечто совершенно нам незнакомое. Эомер — славный молодой человек, но в том, как он со своими людьми окружает Арагорна и его спутников, как он пытается взять их на испуг, сужая кольцо Всадников и молча приближаясь к незнакомцам, «пока конец его копья не коснулся груди Арагорна», есть что–то от свирепости дикого кочевника. Роханцы ведут себя как индейцы в кольчугах. Подобно Следопыту Фенимора Купера, Арагорн знает, что кочевники одобряют бесстрастие; поэтому он «не шелохнулся». В других случаях психика Рохирримов обнаруживает склонность к припадкам безумия — например, когда Эовейн отправляется искать смерти на поле боя, а Эомер, видя перед собой неминучую погибель, громко хохочет от радости. У враждебных роханцам дунландцев ходят слухи, будто Всадники «сжигают своих пленников живьем». Толкин отрицает это, но в характере роханцев, как он представлен автором, все же есть что–то, что придает этому домыслу некоторое правдоподобие.

Всем этим качествам Всадников опять–таки имеется зримое соответствие, визуальный коррелятив. Это — первая же отличительная черта, которой Толкин наделяет Эомера. Эомер «выше всех остальных, в шлеме с белым конским хвостом». Конский хвост на шлеме — традиционное военное украшение гуннов, татар и вообще степных народов и является в высшей степени неанглийской деталью туалета; по крайней мере, плюмаж для английских войск не традиционен (220). И тем не менее этот конский хвост несколько раз попадает в поле нашего зрения. Мерри, глядя на поле битвы, сразу примечает «белый султан Эомерова шлема» невдалеке от стен Минас Тирита, в гуще Роханских Всадников, когда те строятся в боевой порядок. Теоден наконец пускает своего коня в атаку, противопоставив ужасу и отчаянию пение рогов и поэзию, за ним устремляются королевские рыцари с королевским знаменем — «белым конем на зеленом поле». Эомер «скакал с ним рядом; белый султан из конского хвоста развевался у него на шлеме». Существует английское слово, которое означает одновременно украшение на шлеме (как у Эомера) и характерную особенность поведенческой модели роханцев. Это слово — panache. Оно означает одновременно «плюмаж на шлеме рыцаря» и «внезапная удачная атака, порыв, сметающий любое сопротивление». Это прямой антоним к слову doggedness — «терпеливая настойчивость». Известно, что к такому приему, как внезапная атака, английские генералы относятся обычно с большой недоверчивостью. Однако слово panache, как в абстрактном, так и в конкретном значении, помогает понять Всадников и, представляя их одновременно похожими и не похожими на англичан, демонстрирует, каким образом земля, на которой живет народ, определяет его лицо. Добродушный интерес короля Теодена к курительному зелью и к хоббитам (дай им время, они, чего доброго, научили бы Теодена курить трубку!) мирно соседствует в нем с непререкаемостью решений и приступами внезапной ярости. Странное смешение, но ничего неестественного в нем нет. Такие народы, как роханский, наверняка должны были когда–то существовать на свете, — если бы мы только знали!