Лев Лосев - Как работает стихотворение Бродского

Эти два глагола несут на себе чуть ли не основной смысл стихотворения, ибо в них прочитывается этическое кредо Бродского: принятие всех испытаний жизни с благодарностью. Жизнь состоялась, ибо все опирается на ее первоосновы — огонь, вода, лед, рожь, глина. О том, что заключительную строку этого стихотворения можно принять за этическое кредо поэта, свидетельствует судьба слова «благодарность» и однокоренных ему слов в других стихах Бродского. Им открывается поэма «Шествие»: «Пора давно за все благодарить, / за все, что невозможно подарить» (I: 95); оно обращено к конкретным людям: «всем сердцем Вас благодарю / — спасенным Вами» (I: 351); «тебя, ты слышишь, каждая строка / благодарит за то, что не погибла» (I: 353). Благодарность звучит как заклинание: «Пусть он [поэтический напев] звучит и в смертный час / как благодарность уст и глаз / тому, что заставляет нас / порою вдаль смотреть» (I: 414). С годами чувство благодарности становится частью этики стоицизма поэта: «Там, на верху — / услышь одно: благодарю за то, что / ты отнял все, чем на своем веку / владел я. <���…> Благодарю… / Верней, ума последняя крупица / благодарит, что не дал прилепиться / к тем кущам, корпусам и словарю» (II: 212); «гортань… того… благодарит судьбу» (II: 338) [215] Благодарность как сквозной мотив звучит в незаконченных отрывках неопубликованных ранних стихов: «День песни благодарственной настал» — «Благодарю великого Творца… Благодарю за смелого отца… благодарю я собственную мать». Материалы из архива автора этой статьи. Этот мотив присутствует в XII «Римской элегии» (III: 48) и «На столетие Анны Ахматовой» (III: 178). Поданным «Конкорданса». Т. Патера, словоформы «благодарность» встречаются у Бродского 28 раз, а «спасибо» — 19. . Строка «пока мне рот не забили глиной», т. е. пока не умру, устанавливает связи сразу с несколькими поэтами. Она напоминает строфу Гейне про смерть как забивание рта, лишение слова, из цикла «К Лазарю»:

Ее можно прочитать как еще одну перекличку с Мандельштамом: «Да я лежу в земле, губами шевеля, / И то, что я скажу, заучит каждый школьник», а через последнюю строку: «Покуда на земле последний жив невольник» [217] Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 308–309. — и с «Памятником» Пушкина. Она, безусловно, отсылает нас к «Поэме без героя» Ахматовой:

Учитывая, что Бродский неоднократно говорил, что именно Ахматова наставила его на путь истинный, именно у нее он учился смирению и умению прощать как отдельных людей, так и государство [219] В Хельсинки осенью 1995 года в ответах на вопросы из зала Бродский сказал: «Главный урок, воспринятый мною от знакомства с Ахматовой как с человеком и как с поэтом, — это урок сдержанности — сдержанности по отношению ко всему, что с тобой происходит — как приятное, так и неприятное. Этот урок я усвоил, думаю, на всю жизнь. В этом смысле я действительно ее ученик. Во всех остальных я не сказал бы этого; но в этом отношении — и оно решающее — я вполне достойный ее ученик» (Бродский И. Большая книга интервью. С. 670). См. также: Бродский об Ахматовой: Диалоги с Волковым. М.: Независимая газета, 1992: и интервью английского писателя и переводчика Ахматовой Д.М. Томаса (D.M. Thomas) с Бродским (Бродский И. Большая книга интервью. С. 173–177). , отсылку эту невозможно переоценить [220] Но недооценить очень легко, так Craig Raine явно не понял смысла заключительных строк, заметив саркастически: «бесполезно указывать, что похороны после смерти редко вынуждают гробовщика забивать горло усопшего глиной — любого вида. Мелодрама — творение самого Бродского» («it is no use pointing out that burial after death seldom involves the undertaker in the task of cramming clay (of whatever complexion) down the throat of the deceased. The melodrama is entirely of Brodsky's making») (Rain C. A Reputation Subject to Inflation // Financial Times. 1996. 16/17 November. P. XIX). . Но, возможно, самое слышимое эхо идет из двух цветаевских стихотворений: «Плач Ярославны» («Дерном-глиной заткните рот») [221] Цветаева M. Стихотворения и поэмы. N.Y.: Russica, 1982. Т. 2. С. 91. и «Надгробие», в котором соединены мотивы благодарности и говорящего рта:

Можно предположить, что именно ради последних двух строк и написано все стихотворение Бродского, «чтоб поразмыслить над своей судьбой» (I: 123) и еще раз поблагодарить «судьбу <���…> кириллицыным знаком» (II: 422). Он всегда отказывался отделять этику от эстетики. Для него поэт есть производное от поэзии, от языка, как благодарность от дара, т. е. человек, дарящий благо.

В середине текста расположено и одно из двух причастий — «помнящих», которое образует антоним к «забывших»: то, что легко способны забыть люди, помнят степи и природа вообще: «Будет помнить лес и луг. / Будет помнить все вокруг» (I: 413). Эта антитеза забвения и памяти поддержана контрастом сна и бдения («впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя»), а также самой объемной оппозицией — оппозицией жизни и смерти («тонул», «бывал распорот», «пока мне рот не забили глиной»). Экзистенциальным антиномиям соответствуют пространственные оппозиции: клетка и полмира, высоты ледника и плоские степи, отгороженная от мира страна рождения и открытое пространство изгнания за ее пределы. Эти оппозиции организуют многомерность пространства стихотворения (закрыто — открыто, низ — верх, север — юг, внутри — вовне), в котором живет лирическое «я», будучи помещенным в середину текста 10 раз из 13. На объем дотекстового пространства намекают как интертекстуальные связи, так и автоцитирование. Почти все слова этого стихотворения несут с собой семантику и метафорику других стихотворений Бродского.

Так, глубоким светом своих словарных предшественников освещаются слова, расположенные в центральной части стихотворения. «Дикий зверь» имеет свой эквивалент в «загнанном звере» (II: 8) и в «дикого зверья» (II: 230), «смердящий зверь» (II: 48), как и просто в «зверь» (II: 290) и «звери» (II: 383) [223] В неопубликованных стихах мы найдем еще одно сравнение лирического «я» с диким зверем: «где в сумерках, затравленный как зверь, / я». В общей сложности у Бродского в стихах живет 15 зверей и зверушек. См. «Конкорданс» Т. Патера. Помимо уже цитированного Мандельштама, образ дикого зверя неоднократно встречается и у Овидия в 8-й из «Скорбных элегий», книга V: «Хоть обо мне и зверь хищный заплакать бы мог?» («nostra, quibus possint inlacidumque ferae»). — Овидий. Скорбные элегии. Письма с Понта. С. 78. . Непритязательные эпитеты «черной» и «сухую» тоже приобретают дополнительную семантику в контексте свойственной им метафорики в других стихах. Эпитет «черный» — один из самых излюбленных эпитетов поэта, сохраняющий всю традиционно присущую ему символику, — выделяется самой высокой частотностью употребления (всего 120 случаев). Черными в поэзии Бродского могут быть вода (I: 26), стекло (I: 80), ветви (I: 93), конь Апокалипсиса (I: 192–193, 347), «огромный, черный, мокрый Ленинград» (II: 175), «черные города» (1: 241), «черная слава» (I: 312), «черная ранка» (I: 400), «свадьба в черном» как метафора смерти (II: 82), «черная решетка тюрем» (II: 304), «черное нигде» (II: 321), наконец, сама поэзия как «россыпь / черного на листе» (II: 458). В этом контексте невинное «покрывал черной толью гумна» обретает зловещий оттенок на фоне ближайшей метафоры «вороненый зрачок конвоя», которая прочитывается одновременно и как метафора замещения оружия конвоира (вороненое дуло ружья), и черного всевидящего глаза конвоя, своего рода дьявола в униформе [224] На такое прочтение указывает метонимия «скрестим со сталью вороненой / хрусталь Богемии граненый» из незаконченного стихотворения «За Саву, Драву и Мораву», написанного, по всей вероятности, по случаю вторжения в Чехословакию советских войск в 1968 году. . Птица ворон как вестник гибели вызывает в памяти Воронеж Мандельштама и его строки: «Век мой, зверь мой, кто сумеет / Заглянуть в твои зрачки» («Век»). Оксюморон «сухую воду» как синоним того, чего в природе не существует, вписывается в длинный ряд эпитетов и предикатов из предшествующих стихов: «фонтан <���…> сух» (II: 149), «рассудок — сух» (II: 252), «сухая пена» (II: 439), «сухой избыток» (III: 9), «Сухая, сгущенная форма света — / снег» (III: 13) [225] Ср. у Мандельштама: «Пою, когда гортань сыра, душа — суха» (Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 239). .