Лев Лосев - Как работает стихотворение Бродского

Примечательно, что во всех трех стихотворениях на день рождения Бродский отступает от классической традиции, в которой принято отсылать к месту и времени рождения и называть свое имя. Достаточно вспомнить десятую элегию из «Тристий» Овидия, первую автобиографию в стихах [236] О теме изгнания у Овидия и Бродского см.: Ичин К. Бродский и Овидий // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 227–249. . У Бродского жизнь начинается с ареста и тюремного заключения («срок» — это то, во что превращается время в заключении), а вместо имени нам предлагается сленговое «кликуха» (то, во что превращается имя в неволе). Слово «кликуха», будучи образовано от «кличка», фонетически отсылает нас к глаголу «кликушествовать», т. е. «пророчить», что немедленно отсылает нас к «Пророку» Пушкина. Бродского роднит и с Овидием, и с Пушкиным нечто более важное — вера в свой дар, в силу поэтического слова:

Об этом же читаем у Овидия: «Только мой дар неразлучен со мной, и им я утешен, / В этом у Цезаря нет прав никаких надо мной» («ingenio tamen ipse meo comitorque fruorque: / Caesar in hoc potuit iuris habere nihil» (Tr. Ill, vii. 47–48). И Бродский полагал, что «изгнание не портит качество письма» («exile does not impair the quality of the writing») [237] «Данте покинул Флоренцию и благодаря этому написал «Божественную комедию». Овидий написал «Скорбные элегии», «Письма с Понта» и завершил «Фасты» в Сарматии, вдалеке от Рима, но это лучшее из того, что в это время писали в самом Риме. И крупнейший русский поэт этого века (на мой взгляд) Марина Цветаева написала лучшие вещи, живя вне России почти 20 лет…» («Dante left Florence, and because of that we have «The Divine Comedy». Ovid wrote «Tristia», «Ex Ponto» and completed «Fasti» in Sarmatia — far from Rome but the work better than anything they were writing in Rome at the time. And the best Russian poet of this century (in my opinion), Marina Tsvetaeva, wrote her finest poems while living for almost twenty years outside Russia…» (Brodsky J. To be continued // PENewsletter. 1980. № 43 (May). P. 10). . Об этом же «Памятник» Пушкина: «И славен буду я, доколь в подлунном мире / Жив будет хоть один пиит» [238] Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2. С. 385. .

Судьба и творчество Овидия, Данте, Пушкина, Мандельштама, Цветаевой и Ахматовой являются культурным фоном этого стихотворения [239] Можно предложить и еще один подтекст — «Песенка о капитане» (музыка Дунаевского, слова Лебедева-Кумача) из кинофильма «Дети капитана Гранта»: Жил отважный капитан, он объездил много стран, и не раз он бороздил океан. Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул, но ни разу даже глазом не моргнул. И в беде, и в бою напевал он всюду песенку свою: «Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка — это флаг корабля. Капитан, капитан, подтянитесь! Только смелым покоряются моря. Вспомнить эту песенку побуждает не только тема мужества, но и наличие в стихотворении глагола «тонул», а также тот факт, что в собственном переводе на английский Бродский переставил слова во фразе «трижды тонул, дважды бывал распорот» (as «Twice have drowen, trice let knives гаке my nitty-gritty»), в чем не было нужды ни ритмической, ни семантической. Пользуюсь случаем поблагодарить профессора Дэниэла Уайсборта (Daniel Weissbort), обратившего мое внимание на этот факт отступления от оригинала. Между прочим, Бродский отождествлял себя с капитаном еще в 1965 году в «стишке», который приводит Андрей Сергеев: «Я — капитан, чей / фрегат, осудив дурь / моря, забрел в ручей» (Сергеев А. О Бродском // Знамя. 1997. N9 4. С. 141. . Но прежде всего судьба самого поэта не менее, чем огромный культурный фон стихотворения, приближает его к жанру памятника. Более того, эти два аспекта тесно переплетены. Так, строка «сеял рожь, покрывал черной толью гумна» при всей ее автобиографичности выводит стихотворение за чисто биографический план, делая его через простонародность общенародным. Эта вообще странная для поэта деталь — сеял рожь и крыл гумна — напоминает строки Ахматовой: «Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был» [240] Ахматова А. Сочинения. Т. I. С. 361. . В таких стихах присутствие личного местоимения «я» преодолевается невероятным взлетом духа и переводит все стихотворение в разряд «биографии поколения». В отличие от других классических стихотворений жанра «памятника» Бродский не перечисляет свои великие деяния, а, напротив, подчеркивает, что разделял судьбу миллионов других сограждан. Он благодарит судьбу за подлинность этой жизни даже в варианте «срока» и «кликухи», ибо насилия над судьбой (тюрьма, ссылка, изгнание) не имеют власти над ней. При этом он отдает себе отчет в том, что в критические минуты своей жизни сам управлял собственной судьбой и жаловаться ему не на кого [241] Эту позицию Бродского хорошо определила Ольга Седакова: «Императив «частного лица», который он заявил, и был центральной — гражданской, этической, эстетической, в конце концов, государственной — задачей времени. Эта «частность» личного существования приняла у Бродского монументальный масштаб» (Седакова О. <���Воля к форме> // Новое литературное обозрение. 2000. № 45. С. 233). . И эта трезвость, как и желание избежать мелодрамы, и обретенное в борьбе с гордыней смирение, а также христианское умение прощать проявляются в этом стихотворении в этической сдержанности, столь характерной стилистической особенности всей поэзии Бродского. Последний поэт высокого стиля пишет своего рода стихотворение-памятник на свой день рождения: в двухтысячелетием противостоянии «поэт и император» (в советской версии: «поэт и тиран») побеждает поэт как голос языка — другими словами, побеждает «империя» языка. Так, благодаря совпадению планов биографического и поэтического, Бродский концептуализирует свою жизнь, выстраивая свою легенду. Легенда эта обретает все большую убедительность [242] Хотелось бы поблагодарить Елену Фанайлову за ценные замечания, которые она сделала, посылая мне свои E-Mail в ходе моей работы над анализом этого стихотворения. Моя особая признательность Ольге Седаковой, профессору Людмиле Зубовой и профессору Татьяне Патера, критически прочитавшим первоначальный вариант этой статьи. .