Альфред Хаусмен - Избранные стихотворения

Но есть и еще одно различие. Допустим, что этот человек — поэт, но поэт плохой. Что тогда?

Моя первая обязанность — сказать, что я ценю честь, оказанную мне теми, кто распоряжается выбором чтеца для Лесли-Стивенской лекции, и благодарен им за этот знак благожелательности. Вторая моя обязанность — сказать, что я осуждаю их решение и сожалею об этом выборе. Первый и единственный раз я выступал здесь, в здании Сената, ровно двадцать два года назад, когда произносил речь при вступлении в должность. Говоря о том, чего университету не следует ожидать от меня, я выразился тогда так:

Является ли дар литературного критика лучшим из тех. что хранятся в небесной сокровищнице, я сказать не могу, по, вероятно, Небеса склонны считать именно так — ведь совершенно ясно, что этот дар отпускается ими наиболее скупо. Ораторы и поэты, мудрецы, святые и герои редки в сравнении с ежевикой, но не с возвращениями кометы Галлея; появление литературного критика — событие более редкое. И когда — только раз в одно или два столетия — литературный критик всё же появляется, кто в этой обители математиков может сказать, каковы шансы, что он появится среди немногочисленных классических филологов? Поскольку последний раз это чисто случайное сочетание явил в себе Лессинг в восемнадцатом веке, то такой следующий человек должен появиться очень нескоро, и если ему суждено появиться столь рано, как в веке двадцатом, то всё что я знаю о нем, — это только то, что он — не я.

Я кое-что приобрел и кое-что утратил за эти двадцать два года, однако, хоть я и приобрел не столь много, чтобы стать литературным критиком, я всё же не так много утратил, чтобы вообразить, будто я им стал. [3] В числе слушателей лекции Хаусмена был крупнейший английский математик Г. Харди. Приведем любопытный отрывок из его книги «Апология матеметика» («А Mathematician's Apology»). <.. > нет презрения более глубокого и менее всего нуждающегося в оправдании, чем презрение человека творящего к человеку объясняющему. Толкование, критика, оценка — дело второразрядных умов. Я вспоминаю, как во время одного из немногих моих серьезных разговоров с Хаусменом мы спорили об этом. Хаусмен в своей Лесли-Стивенской лекции очень определенно отклонил от себя титул «критика». Но он сделал это исключительно странно, выразив одновременно свое восхищение литературной критикой. Я был изумлен и возмущен. <���…> Мне показалось плачевным, что великий ученый и прекрасный поэт может сказать такое, и, оказавшись рядом с ним в университетской столовой несколько недель спустя, я заговорил об этом. Действительно ли он имел в виду, что сказанное им должно быть воспринято очень серьезно? Кажется ли ему жизнь лучшего из критиков сравнимой в своей ценности с жизнью ученого или поэта? Мы говорили об этом в течение всег о обеда, и я думаю, что он в конце концов согласился со мной. Я не хочу объявлять свою победу в споре над человеком, который уже не может мне возразить, но «возможно, не полностью» — был его ответ на первый вопрос и «вероятно, нет» — на второй. Поэтому вам не следует ожидать от меня авторитетного тона, который пристал настоящему литературному критику и был принят некоторыми из тех, кто вообразил себя таковым. Для того чтобы услышать Иегову, мечущего громы с Сиона, или попасть в Малую Скинию, [4] Числ IX, 15–23; Исх. XL, 39–40; Исх. XXXIII, 7. Ср. также со следующим отрывком из диккенсовской «Лавки древностей» (гл. 41): «Следует признать, что молельня эта до некоторой степени оправдывала свое название, будучи действительно очень маленькой скинией — скинией самых скромных размеров, с весьма скромным количеством скамей и скромной кафедрой, откуда некий скромный человечек (по ремеслу сапожник, а по призванию священнослужитель) произносил отнюдь не скромным голосом отнюдь не скромную по длине проповедь, если судить об этом по состоянию его паствы, ибо, хоть и скромная числом, она состояла большей частью не из слушающих, а из спящих». ( Перевод Н. Волжиной .) вам надо отправиться в другое место.

Но всю жизнь лучшая литература на нескольких языках была моим излюбленным отдыхом, а ведь хорошая литература, читаемая для удовольствия, должна, будем на это надеяться, дать что-то хорошее и читателю: увеличить скорость его соображения — пусть еще медленного, отточить его проницательность — пусть еще недостаточно острую, и, наконец, сделать зрелым его личное мнение, до той поры еще не сформировавшееся. Но личные мнения, сообщаемые как истины с уверенностью превосходящих знаний и большей проницательности, всё равно остаются лишь личными мнениями. Я надеюсь, что ради краткости и вашего собственного удобства вы раз и навсегда примете к сведению мое отречение, и если я в последующем буду говорить, что дело обстоит так-то и так-то, вы не будете настаивать, чтобы вместо этого я сказал, что я осмеливаюсь представлять его так и что я смиренно уступаю право сделать заключение вашему, лучшему разумению.

Есть один литературный предмет, о котором, мне кажется, я могу говорить с пользой, поскольку он также является и научным — и, стало быть, ученый может обращаться с ним без всякой самонадеянности и на самом деле справится с ним лучше большинства литераторов. Приемы стихосложения, которые я первоначально хотел сделать сегодняшней темой, основаны на ряде принципов, которые неизвестны большинству стихотворцев: их удачи, когда это удачи, случаются благодаря инстинктивному такту и природной верности слуха. Эта скрытая основа ремесла, включающая естественные законы, которыми обусловлено стихосложение, а также тайные пружины наслаждения, приводимые в действие хорошими стихами, мало исследована критиками. Несколько страниц у Ковентри Патмора и Фредерика Майерса, [5] См.: Patmore, Coventry (1823–1896): Essay on English metrical laws (см.: «Poems of Coventry Patmore», 1879); Myers Frederic William Henry (1843–1901): Essays Modern. если я могу судить, включают всё или, по крайней мере, всё сколько-нибудь ценное из того, что написано по этому поводу {12} 12 Я имею в виду вопросы, подобные следующим: чередование более сильных и более слабых ударений, присущее некоторым определенным метрам (и только им); существование немых и невидимых стоп, подобных паузам в музыке; причины, по которым одни строки с различным числом стоп находятся в гармонии друг с другом, в то время как другие могут сочетаться лишь при исключительной удаче и большом мастерстве; почему белые стихи могут быть только десяти или шестисложными, а восьмисложные стихи без рифмы отказываются звучать; как Кольридж, следуя новым принципам, заявленным им в предисловии к «Кристабель», сел между двух стульев; необходимые ограничения для перестановки ударений, которые соблюдал Мильтон и переступал Бриджес; почему из двух пар рифм, одинаково правильных и состоящих из тех же гласных и согласных, одна кажется внутреннему слуху богаче другой; роль аллитерации в стихах и как определение аллитерации должно быть сужено, чтобы она действительно могла играть эту роль, не теряя своего действия и не вступая в противоречие со своей целью. , — и к этим страницам я, пожалуй, мог бы еще кое-что добавить.