Альфред Хаусмен - Избранные стихотворения

В поведеньи его воля чрезвычайная видна —
Красить голову украдкой в невозможные тона;
Но ведут его без шляпы, чтобы громко произнес
Приговор судья суровый за отвратный цвет волос.

Осужден топчак давить он, иль трепать канат морской,
Иль долбить в Портленде камень что в мороз,
что в лютый зной, А в коротких промежутках может этот камнетес
Возводить хулу на Бога за несчастный цвет волос.

В загашнике года было
Немало холодных дней.
Звонили в церквях уныло,
И делалось всё темней.

В Господне жилище даже
Назойливый мрак пролез,
Здесь — матовые витражи
И фресок дремучий лес.

Пыталось глухое эхо
До самых стропил взлететь:
Рыданья и взрывы смеха…
А кто-то пытался петь.

Во множестве те здесь были,
Кого называть нельзя.
Их лица как воск оплыли,
В огне вековом сквозя.

Короны, тиары, митры
Сияли на головах.
Но белым с одной палитры
Все лица раскрасил страх.

Под тяжестью дуг соборных,
Незыблемых сотни лет,
Стояла толпа покорных
Тому, кто дает нам свет.

Разрушив былой оракул,
Молитва взяла их в плен,
Но только никто не плакал
И не преклонял колен.

«Пока мы здесь, соглядатай, —
Услышал я, — зорче взгляд.
День завтрашний станет датой
Сверженья богов во ад.

Закончим свои мытарства
Мы с первым лучом зари.
Разрушены будут царства,
Повержены в прах — цари.

Оставив междоусобья,
Теперь мы поем псалмы.
Что смотришь ты исподлобья?
Назавтра исчезнем мы.

Владыки владений мнимых,
Святые, в ком ни на грош
Нет святости, — средь гонимых
И проклятых нас найдешь.

Бессмертных и бесконечных
Сочтутся назавтра дни».
И смолкли от мыслей встречных,
Забыв обо мне, они.

Вниманье свое вернули
К молитвенному труду
И горестно затянули:
«Господь нам послал звезду…»

Бегом из вчера в сегодня
Я кинулся впопыхах.
Диковинно речь Господня
В нечистых звучит устах!

Моряк из морей вернулся домой,
Обплавав почти полсвета,
И судно сгружает на берег родной
Добычу со всей планеты.

Охотник с гор вернулся домой,
Успев хорошо порезвиться,
И сложены в сумке его большой
И мясо, и всякая птица.

На вечернюю пустошь сошел покой,
В тихих звездах — водный простор.
Моряк из морей вернулся домой,
И охотник вернулся с гор.

Над кочкою сурепки
Олива зацвела,
Укоренилась крепко
И ветви развела.

Семье гелиотропов
Олива тень дает.
Не выйдет из окопов
Любитель-садовод.

Не будет видеть парень
Оливки в блеске рос,
Но древа главный корень
Ему в могилу врос.

Не смейтесь: мне совсем не мил
Коварный нильский крокодил.
Его дурное поведение
Меня приводит в возмущение.

В Египте, где могучий Нил
К пескам пустынь приносит ил,
На берегу его зеленом
Ребенок ходит обнаженным.
Ах, где наш Лондонский совет?
Увы, его в Египте нет!
Меж тем, покинув сонный Нил,
Ползет на берег крокодил.
И он, приняв солидный вид,
Ребенку грозно говорит:
«Дитя! Твой облик мне не нравится.
Вдруг европеец тут появится
И на тебя направит взор?
Вообрази, какой позор!
Твое нагое неприличие
В культурных странах не в обычае.
Приди ко мне, дитя срамное,
Прикрой свой стыд хотя бы мною».

И исчезает в водах Нила
Малыш, одетый в крокодила.
Вид у него теперь приличный,
Но ждет его конец трагичный.
И мать его в пустынном крае
Рыдает, не переставая.
Таков ее надрывный стон,
Что весь Египет потрясен.
Но иероглифы рыдания
Вернуть дитя не в состоянии.
И крокодильи слезы льет
Сам крокодил средь нильских вод;
Но эти слезы, твердо верю я, —
Одно сплошное лицемерие.

«Ветра ли воду поднимают
Иль снег в горах Уганды тает?» —
Осведомляется феллах.
На затопляемых полях
С каирских стен хедив {7} 7 Хедив — титул правителей Египта в период турецкого владычества (1867–1914). в смятении
Глядит на это наводнение
И говорит: «Разлился Нил:
Опять приходит Крокодил».
Волна вздымается большая,
Пол пирамиды заливая,
А грозный сфинкс водой покрыт
До носа, что давно отбит.

Тропой альпийской в снег и мрак
Под проливным дождем
Священник шел, державший стяг,
И странный был на нем
Девиз, который мог бы нас
Повергнуть в изумленье:
«Купите в лавке фрау Грасс
Целебное варенье!»

«Куда, безумный, ты идешь? —
Старик ему сказал. —
Ведь ты погибнешь ни за грош:
Там трудный перевал,
А по нему шумит поток,
Вовсю метет пороша».
Но был ответ как звонкий рог:
«На мне — мои галоши!»

Сказала дева: «Отдохни!
Путь долог, ночь темна.
На грудь мне голову склони,
Хоть я весьма скромна».
Был ласков блеск ее очей,
Но, горечью объят,
Со вздохом он ответил ей:
«К несчастью, я женат».

Ужасно римским папой быть! {9} 9 Стихотворение написано после избрания нового папы, Пия XI, в 1922 году.
Ой-ой!
Крест на меня не возложить
Святой.
Такого не допустит Бог
Благой.
И, подведя трудам итог,
Сам папа мог бы возопить:
«О Боже! Как ужасно быть
Мной!»

Сидел римский поэт Лукан,
И его укусил тукан.
И Лукан закричал в истерике:
«Или был ты настолько рьян,
Что аж пересек океан
Из далекой Южной Америки
И в древний Рим прилетел,
Где меня укусить сумел?
И вот я страдаю ныне
И матерюсь по-латыни».