Джим Джармуш - Джим Джармуш: Интервью

Я говорю ему, что совсем недавно поняла: мне нравятся первые мгновения, когда просыпаешься не дома и не можешь понять, где находишься. Ты думаешь: «Где я? В гостинице?»

Жаль, что это состояние так быстро проходит, — замечает Джим.

Интервью подходит к концу. Напоследок мы с воодушевлением обсуждаем традиционную тему — современное состояние кинематографа.

Джим:

Публика — я имею в виду, люди — они не должны... неужели они настолько глупы, что не понимают: их постоянно заставляют копаться в дерьме. Возьмите секс-комедии для подростков: сколько их нужно посмотреть, чтобы понять, что они ничем друг от друга не отличаются? Я говорю, что людям нравятся шаблоны, нравится, когда фильмы соответствуют их ожиданиям.

Люди любят шаблоны, заявляю я, мы любим, чтобы наши ожидания оправдывались.

Джим (с неподдельным интересом):

Потому что их приучили мыслить таким образом?

Не чувствуя подвоха, я начинаю многословно и очень эмоционально расписывать, какое убогое существование влачат большинство людей: все время у телевизора, едят черт знает что...

Неожиданно Джармуш издает сдавленный смешок и бросает на меня веселый, лукавый взгляд.

Да, жизнь ужасна, — говорит он и широко ухмыляется. — Жизнь — отстой.

Утром следующего дня я ехала по шоссе, направляясь к Кейп-Коду. На стоянках немало семейств в полном составе суетились вокруг своих машин. Многие пребывали в таком радостном умиротворении, как будто фаст-фуд «Рой Роджерс» составлял единственную цель их путешествия. Я подумала, не позвонить ли Джиму, чтобы поделиться с ним приятными впечатлениями от поездки, но, когда я добралась до Кейп-Кода, Джим сам позвонил мне.

Извините, что побеспокоил, — начал он в прошедшем времени, чем немало меня озадачил. — Я все думаю о втором дне интервью, — продолжил он. — Я как-то не собрался. Я был неразговорчив. В первый день все прошло гладко, потому что я страшно обрадовался тому, что наконец-то меня спрашивают не только о том, сколько дублей я сделал и сколько это стоило. А во второй день я не сконцентрировался и теперь понимаю, что не должен был говорить некоторых вещей. Я чувствую, что кое-что не стоит выносить на публику.

Что, например? — спрашиваю я.

Например, где я живу, — говорит он, — или то, о чем мы с вами говорили в первый день, — это все очень личные вещи, или какие-то подробности о моей семье, еще — мои политические симпатии, отношение к палестинцам, собираюсь ли я заводить детей, что я думаю о наркотиках, о психотерапии, потом еще мои длинные рассуждения о мужчинах и женщинах...

Но ведь все это — очень важные вещи, говорю я. Это самое главное! Если все это вырезать, то никакой статьи не получится.

Да, я понимаю, — соглашается Джармуш. — Для вас это лишь материал для статьи. А для меня... Понимаете, я тогда просто не включился в беседу. Вот, например: помните, вы спросили меня про Мамета, а я стал рассказывать вам про его пьесу? Так вот, эту пьесу написал не он, а Дэвид Рейб!.. Знаете, я очень закрытый человек, и мне становится не по себе, когда я думаю о том, что все мои знакомые в Нью-Йорке прочтут эту статью. Мне просто... тяжело.

Но вы же не сможете отказаться от того, что уже рассказали в интервью другим журналистам, — обиженно заявляю я.

Да, я знаю.

Я расшифрую запись и посмотрю, что можно сделать. Я вам перезвоню.

В трубке я слышу мрачный голос Джима:

Не стоило мне вам звонить... Вообще, все это очень сбивает: стремление быть искренним, этот интерес к моей жизни. Я думал, что мы просто болтаем. Бла-бла-бла. Я рассказываю о себе, об этих дурацких фильмах. Это как-то подстегивает, кажется, что вот люди занимаются делом. Но у журналистики свои законы. В одной рецензии я прочел буквально следующее: «Джим Джармуш — любимец интеллектуалов; в этом отношении они напоминают слепого и глухую, у которых родился сын-идиот, а они на каждом углу кричат, что он вундеркинд!» И я был счастлив. У меня словно камень с души упал, когда я прочитал эту рецензию.

Что вы собираетесь делать дальше?

Не знаю. Понятия не имею. Меня, наверное, съедят живьем. Мне наплевать, что люди хотят от меня и как я должен теперь строить свою карьеру. Мне все равно. В конце концов, это меня не касается.

Вы просто хотите снимать кино.

Да, и у меня много планов. .

Так что вот одна мысль, включить которую в статью можно:

В фильме «Вне закона» для меня очень важны два женских персонажа, потому что они как бы оттеняют нерешительность персонажей-мужчин... И... знаете, мне очень нравятся женщины. Мне кажется, я очень многому научился у женщин, с которыми был близок, — это касается эмоций, воображения, каких-то таких вещей, которые никогда не открылись бы мне, общайся я только с мужчинами. Не знаю, как это лучше объяснить. Но я действительно... женщины... для меня очень важно общение с женщинами. Я просто- когда я в мужской компании, то я чувствую себя...однобоким. Как будто я... даже не знаю... я просто... — Джим замолкает, затем безнадежно роняет: — Я совсем не умею говорить.

- Почему же? Ведь вы сейчас говорите, — возражаю я.

Он молча смотрит на меня.

Я понимаю, что сейчас моя реплика. И очень ясно слышу собственный голос — тихий, ободряющий. Я говорю Джиму Джармушу:

Все в порядке. Вы сейчас говорите.

Впервые опубликовано на финском языке под заголовком «Asioiden valissa» в Filmihullu 5—6, p. 63—66. Печатается с разрешения автора. Пер. с финского Людвига Херцберга.

ПЕТЕР ФОН БАХ: Как рождаются ваши фильмы?

ДЖИМ ДЖАРМУШ: Все три моих фильма возникли примерно одинаково. Если сравнивать мою работу над сценарием с общепринятым способом работы, то можно сказать, что я пишу его наоборот. Обычно обдумывают сначала сюжет, набрасывают план фильма, а потом уже выбирают актеров на главные роли; я же начинаю с того, что придумываю персонажей, о которых будет фильм, и сразу представляю себе, какие актеры их будут играть. А когда у меня уже есть представление об атмосфере фильма и об актерах, я начинаю собирать воедино разрозненные детали, связанные с персонажами и настроением фильма; то есть история вырастает из разнообразных, довольно неопределенных мыслей. Это похоже на детскую игру: нужно соединить линией пронумерованные точки — и получится рисунок. На самом деле сначала у меня вообще нет сюжета, а есть лишь отдельные моменты, связанные с героями фильма; я накапливаю эти моменты примерно в течение года, а потом свожу их воедино, и уже из них вырастает сюжет. Я очень быстро пишу диалоги и сюжетную канву, потому что к этому времени уже очень хорошо представляю себе характеры — с них я начинаю, и поэтому писать диалоги мне совсем не сложно. Мысленно я уже слышу, как герои разговаривают друг с другом, — остается только все это быстренько записать. Но сценарий для меня — не догма, потому что через некоторое время начинаются репетиции с актерами, и каждый по-своему разрабатывает роль. На репетициях мы много импровизируем, нередко актеры подсказывают мне какие-то идеи, порой даже сюжет может существенно измениться в процессе репетиций. Во время репетиций я меняю сценарий, но в процессе съемок почти совсем не импровизирую — главным образом, из финансовых соображений. У меня нет на это времени. На съемках мы довольно строго придерживаемся сценария; конечно, импровизация присутствует, но уже не играет существенной роли.