Александр Ивич - Воспитание поколений

В чем же «осторожность формы», о которой говорил Маяковский интервьюеру «Эпохи»? В том, что социальные и политические характеристики капиталистического мира не исчерпывают содержания стихотворения, а вплетены в занимательный и очень разнообразный рассказ о путешествии (ср. с «Гуляем»). Из двенадцати главок, на которые разделено стихотворение, только четыре несут ясный политический акцент. Остальные — изображение стран, городов и народов, описания путешествий на самолёте, пароходе или в поезде — тоже лаконичны, но выполнены не в плакатной манере, как политические строфы. Стихотворение, в котором говорится об очень серьёзных вещах, — весёлое, в нём много шуток. Иногда поэт пользуется шуткой, чтобы поддержать тон непринуждённой беседы с ребятами:

Или в Париже:

Но чаще шутка — средство изображения, характеристики.

Сопоставление стоэтажных домов с «поспешностью блошиного» не только забавно — оно даёт понять, что не всё поэту нравится в величественном пейзаже Нью-Йорка. А что именно не нравится — видно из следующей строфы:

На слово «богатые» падает и рифма и фразовое ударение. Строфы о Нью-Йорке будто «скользят горой покатою» к этому слову, которое окрашивает всё описание и, кроме того, напоминает, что общего между Парижем и Нью-Йорком — там и здесь «живёт богатый хорошо». Изображение двух городов перерастает в характеристику капиталистического мира.

Шуткой совершенно другой тональности характеризуются японцы:

Речь на этот раз идёт не о богатых, а о народе, и, начав главку необидной шуткой, рассказав потом о маленьких строениях, деревьях карликовых и большом вулкане, поэт кончает разговор о японцах уважительно и серьёзно, без всякой шутки:

И наконец, шутка последней главки исправляет географическую неточность заявления, что «начинается земля, как известно, от Кремля», — неточность, так взволновавшую Библиотечную комиссию;

Кстати — о Библиотечной комиссии. Самое придирчивое чтение не может обнаружить в стихотворении фраз, «непонятных даже взрослым». Предвзятость мнения комиссии очевидна.

Могло бы показаться, что в стихотворении есть другой недостаток — некоторые предметы описания не характеризованы, а только названы, некоторые изображены слишком лаконично. Но это недостаток мнимый: во всех своих детских стихах Маяковский имел в виду сотрудничество с художником, и там, где как будто не хватает деталей изображения, оставлено место для рисунка, названа его тема.

Кроме того, лаконичность описания капиталистических стран имеет значение смысловое и композиционное. Как глава об Америке катится к слову «богатые», так первые девять глав рассказа катятся к завершающим путешествие главам о Китае. Это единственная страна, которой посвящены две главки (точнее — полторы). Здесь намеченное как бы пунктиром в главах о Париже, о Нью-Йорке противоречие между бедными и богатыми развёрнуто. Бедные и богатые уже не просто существуют рядом — «английский купец на китайца кидается».

Сообщение развёрнуто:

Для разговора с детьми о силах империализма Маяковский выбрал Китай, потому что там шла напряжённая борьба народа за независимость. Это было предвидение назревавших тогда (1927) военных и революционных событий.

Кто морально поддерживал Китай в его борьбе? Об этом Маяковский говорит в следующей главе:

В свободном и весело написанном стихотворении Маяковский дал детям представление о капиталистическом мире, показал расстановку сил, показал, на чьей стороне место читателя, с кем и за кого предстоит ему борьба.

Маяковский словно открыл детским поэтам долго остававшиеся на запоре ворота: «Прочти и катай в Париж и в Китай» — одно из тех произведений, с которых начался поворот нашей детской поэзии к большим темам современности.

В 20-х годах писали очень много стихов для детей о том, как делаются вещи. Это были большей частью описания производственного процесса — вялые, неэмоциональные. Стихотворная форма для подобных произведений была совершенно необязательной — в них не найти и следов поэтичности. Воспитательная их ценность была очень ограниченна. В стихах о том, как делают вещи, не было тех, кто их делает, — в лучшем случае о них мельком упоминалось, как, например, в одном стихотворении Е. Данько:

Между тем люди изображены в стихотворении бледно и вспоминаются не они, а то, как выразительно раскрыла ту же тему Е. Данько прозой, в превосходной книге «Китайский секрет».

Отсутствие в «производственных» стихах героя-труженика, а значит, и напряжения труда, его радости делало стихи такими бестемпераментными, что они умирали, едва родившись.

С. Маршак в 1923 году поставил в центре сюжетного стихотворения о пожаре самоотверженный, умелый труд пожарного и позже, в 1927 году, рассказал о работе почтальона. Это было важным для нашей детской поэзии новаторством. Но поэтический разговор о благородстве труда Маршак вёл ещё безотносительно к возможной в будущем деятельности читателей и к доступным им сейчас формам труда.