Андрей Белый - Символизм как миропонимание (сборник)

«Колокольни » — зов: уйти от шумих, грязи и бесцельного служения другим, даже не понимающим моего альтруизма: но я не уходил, борясь за лучшую память о символизме и символистах, чем та, которая осталась в истории новейшей литературы.

Поэтому я был бесконечно утешен теплым и дружеским подбодром неожиданно ко мне подошедшего М. О. Гершензона, вовремя сказавшего: «Вы правы в вашем негодовании; действуйте и впредь — так же; лучше грубыми ударами напасть на совершающееся зло, чем стыдливо умыть руки».

И несмотря на то что я получил лишь заушения за свою роль полемиста, я в 1928 году, через более чем 20летие, утверждаю в основном пафос своего налета на « соборный индивидуализм ».

Если бы в « Арабесках » и « Символизме » не осталось следов моего « нет » всяким « мистикам », то десятки транскрипций символизма в бездарных и тупых книгах о нем всевозможных Шуваловых не имели бы фактических опровержений в виде подлинного текста статей, написанных в 1906–1908 годах; их не закроешь никакими фальшивками; кто-нибудь явится и скажет современным истолкователям: « Что вы врете? Ведь вот что писали символисты ».

Иногда я горько грустил; все устремление мое написать « Теорию символизма » в серьезном, гносеологическом стиле разбивалось о полемику, очередные « при » и журнальные темы дня; я все более и более сознавал свое теоретическое одиночество даже среди символистов. Три года упорной журналистики вдребезги разбили выношенную в сознании систему символизма; и «65» статей — дребезги этой недонесенной до записи передо мной стоящей системы. Как ни старался я использовать заказы минуты, просовывая в них контрабандой кусочки теоретических мыслей, платформ « школы », — цельной картины моих мыслей и не могло получиться; она всегда разбивалась здесь о задачу дня (концерт « Дома Песни »), там об очередной юбилей или смерть; ну что скажешь о культуре в статье « Песнь жизни », когда приурочивалась к произнесению в день открытия «Дома Песни»; на теорию символизма морщился д’Альгейм за то, что символизм оттеснял его « Дом », а за теоретические рассуждения, втиснутые в очередную тему « Пшибышевский », могла обидеться Комиссаржевская, пригласившая меня в свой театр выступить со словом о Пшибышевском.

Мои 65 статей напоминают мне тугие колбасы, набитые двумя начинками: начинкою « темы дня » с подложенными в тему кусочками мыслей о символизме; эти последние всегда — « контрабанда »; а между тем из сложения контрабандных кусочков и выявилось кое-что из ненаписанной мной системы. Перечитывая теперь грустное сырье «Символизма», «Арабесок» и «Луга зеленого», я вздыхаю: все дельное там — контрабанда; а все устаревшее — тогдашняя тема дня. С все большей грустью я продолжал калечить ненаписанный остов системы, с все большею неохотою возвращаясь к полемике, тактике, ибо мне открылась подлинная картина московского « тыла » в борьбе символистов; в « тылу », в « штабе », где заседал Брюсов, нами провозглашенный вождь, с удовольствием относились к обкрадыванию петербуржцев и с сонным зевком к заданиям и теориям « символической школы »: Брюсов, Ликиардопуло, Борис Садовской; и еще — сколькие. Выяснилась и мелочность Брюсова, более всего занятого карьерой в « кружке » и среди миллионерш; я стал упираться, когда меня запрягали в работу; но меня подтаскивали к ней уже мои личные друзья (С. М. Соловьев и Эллис), в то время гипертрофировавшие роль Брюсова как « лидера ».

Открывался и « Дон-Кихотизм » с утопией «школы»; было ясно, что кризис символизма — произошел; символисты символизм прозевали.

Меня утешает, что ради утопически воображенной фаланги бойцов, разрывая в себе идеолога, я действовал во имя моральной идеи: служения делу — пусть с мечом в руке, а не с « оливой мира »; да, сердечность под формою гнева есть оправдание растоптанию книги и горьким словам, не всегда справедливым; не забудьте, что суетливые жесты статей суть жесты тушения пожара; этим тушением я был во второй половине 1909 года настолько измучен, что даже отказался от «Мусагета», как дела интимной группы друзей; если бы не настойчивость А. С. Петровского в те минуты, я ответил бы на предложение Метнера об издательстве телеграммой отказа; вмешательство А. С. в мою прострацию с его решительным « Мусагету быть » определило судьбу ближайших лет.

Метнер предлагает спешным порядком печатать мои статьи; и я, с ужасом видя, что это « осколки » разбитого здания, воздвигнутого в сознании, вдогонку уже набираемому « Символизму » пищу в 10 дней свою « Эмблематику смысла », долженствующую хоть собрать кое-что из идеологических лозунгов в связном виде; « Эмблематика » — черновик предисловия к будущей системе, в котором ответственнейшие места испорчены невнятицей только спешного изложения, а не невнятицей мысли; будь хоть неделя в запасе, эта невнятица была бы элиминирована; и точно так же вдогонку пишу « Магию слов », « Лирику как эксперимент », « Опыт описания ямба », « Морфологию ямба » и « Не пой, красавица »; в этих сырых статьях влит кое-как тщательно подобранный за четыре года материал для изучения ямба: задание этих статей в « Символизме » — конкретно выявить лозунг « школы » (единство формы и содержания со стороны формы); единство формы и содержания, рассмотренное со стороны содержания, — материал статей « Луга зеленого » и « Арабесок ». Одновременно в два месяца я пишу 200страничиый комментарий к «Символизму» ; вписывая в него эмбрионы ряда статей, которые мне хотелось бы видеть в разработанном виде; например: в голове проносилась большая статья, анализирующая Кантово учение о схематизме понятий в прочтении этого учения теорией символизма; и отсюда мерещился разгляд всей Кантовой аналитики « Критики чистого разума » в новом свете; но вместо статей — две странички петита в « Символизме ». Странно сказать: «Символизм» построен не планом автора, а 1) заказами минут, 2) бешеным темпом набора, зависящим не от меня, а от администраторов « Мусагета ».

И оттого-то этот пухлый, безалаберный до ужаса том столь же написан типографией, как и мною.

Если же принять во внимание, что в это же время я дописываю (к сроку же) « Серебряный голубь », то удельный вес работ этого времени по всей справедливости должен бы определяться не под углом зрения их выношенности, а под углом зрения спорта: скачек с препятствиями. Во всех этих неурядицах с текстом меня утешало одно: возможность спокойно заработать над « Теорией Символизма » в будущем.