Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Смирдин пользовался большим уважением литераторов. Когда он перенес свою лавку на Невский, к нему на новоселье пришли в числе других гостей Пушкин, Жуковский и Крылов. В том же эпизоде с продажей рукописи (в передаче Панаевой) Пушкин трактовал разговор жены как ее каприз и отнюдь не серьезно. Когда Смирдин вышел от нее, Пушкин пошутил: «Что? С женщиною труднее поладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам ублажать мою жену; ей понадобилось заказать новое бальное платье, где хочешь подай денег... Я с вами потом сочтусь » [626] Авдотья Панаева (В.Я. Головачева). Воспоминания. 1824-1870. Исправленное издание под редакцией и с примечаниями Корнея Чуковского. 2-е изд. (Ленинград: Academia, 1928), стр.300-301. .

Второе - как выведен в пьесе Жуковский. Он представлен лакеем, пресмыкающимся перед царем. Жуковский был старым придворным, воспитателем царских детей, во дворце своим человеком. Среди друзей он славился юмором - шуточные заседания Арзамаса вдохновлялись Жуковским. При всей его выдержке, известности и великосветскости, невозможно представить себе Жуковского в роли, которую отводит ему Ивашкевич. И уж никак с образом Жуковского не вяжется, чтобы он в присутствии Николая I (который, кстати, был прост в обращении) терял всякое человеческое достоинство в припадке раболепства.

Остается еще сказать об игре артистов - одном из важнейших условий успеха спектакля.

С этой стороны постановку «Маскарада» должно счесть на редкость удачной.

Натали играет Смосарская. Ее Пушкина, пожалуй, слишком умна и холодно расчетлива. С такой трактовкой роли можно не соглашаться, но нельзя не отдать должного ее исполнению. Насколько оно искусно, можно судить хотя бы по сцене с Николаем I. На все горячие реплики царя Натали отвечает только словами: «Ваше Императорское величество», которыми выражает все оттенки от изумления и деланого негодования до уступающего протеста и, наконец, - лукавства. Сцена эта блестяща.

Роль Николая I дана Кречмару. Роль очень трудная. Однако Кречмар счастливо победил трудности и внес в роль свое толкование. Его Николай I показан нам со всех сторон; он то вырастает в самодержца, то становится простым смертным, разрешая себе любовный отдых. Всё второе действие построено на этой сложной игре. Не зная текста пьесы, трудно решить, по чьей воле - автора или артиста.

Александрин - Н. Андрыч отвечает вполне представлению о сестре Натальи Николаевны. Она одна в доме понимает Пушкина, одна страдает за него, но ничем не может помочь поэту, уже обрекшему себя на гибель. По прежним ролям нам известна свобода и мягкость игры артистки.

В середине этого треугольника тем ярче выделяется центральная фигура Пушкина - Выжиковского, игре которого я уже посвятил отдельные строки. Несмотря на фальшивое положение, в которое в конце ставит его автор, Выжиковский до конца остается верен своему такту. И если от спектакля остается цельное художественное впечатление, то в значительной мере благодаря игре артиста. Правильно понятый, до конца выдержанный образ поэта скрепляет как цементом отдельные части пьесы, не равные по достоинству, похожие на части библейского истукана с головою из золота и глиняными ногами.

Меч , 1938, № 51, 25 декабря, стр.3; 1939, № 1, 1 января, стр.7. О постановке пьесы: Jarosław Iwaszkiewicz. Maskarada. Melodramatw4 aktach (Warszawa: Gebethner i Wolff , 1939).

В отказе от словесных украшений в поэзии Ю. Терапиано представляет предельную крайность. Стихи его свободны не только от всякого «формализма». Он идет дальше в своей боязни красивости: вытравлено иносказание, уничтожено «звучание», которые порою составляют «содержание» стихотворения. Но, отказавшись от заумности, писатель становится слишком разумным и здравомыслящим. Последнее, на чем еще держится стихотворение - это его мысль, «тенденция». И невольно, не желая сам того, Ю. Терапиано приближается к «гражданской» поэзии, процветавшей в эпоху Плещеева и Надсона, или Некрасовскому «фельетону».

Не избегает он и пафоса (с дрожанием в голосе). Сборник читается слишком легко. Всё знакомо, известно, ничто не затрудняет, не задерживает внимания, не заставляет участвовать в творческом процессе автора. Поэзия эта как бы совершенно бесплотна, беззвучна и... бесследна: - от нее ничего не остается ни в слуховой, ни в зрительной памяти. Вину тут хочется видеть в ложной теории о поэзии «бедной», поэзии «человеческого документа», поэзии, признавшей свою несостоятельность перед великими мировыми потрясениями. Теория эта культивируется в известных кругах русского литературного Парижа и связана с эпохой «поакмеистической». Такие сборники, как «На ветру», - лишнее доказательство ее «внелитературности».

Меч , 1939, № 1, 1 января, стр.7. Подп.: Н.

В это Рождество елка выросла не на своем обычном месте. Всегда она росла из середины ковра гостиной до люстры и еще выше - до потолка, так что звезда на ее пике упиралась в самый белый известковый небосвод квартиры. Превышала густые чащи обоев.

На этот же раз она появилась в последней белой комнате, где никаких обойных чащ не было и где не было своей истории. Елка должна была эту историю начать.

Необычно скромная, с редкими свечками, едва запорошенная бертолетовым снегом, она теснилась в углу. Свечки тускло мерцали, свет был потушен. На появившемся тут недавно столовом диване сидела мама с дядей Сашей. Никогда еще дядя Саша не бывал у нас на елке, никогда мама не сидела с ним на диване и никогда я не слышал от нее того, что она ему рассказывала.

Всё было необычно таинственно и потом никогда больше не повторялось. Может быть, не было наяву? Но по неуловимым приметам я знаю, что не могло быть и сном, а только вошло в ряд моих детских странных снов, подошло к нему и с ним совпало.

Прижавшись в самый уголок дивана, я питался всей этой необычностью и тайной. Мама рассказывала о своем девичьем давнем гаданьи. Смотрела в кольцо и в зеркало на святки и видела всю свою жизнь в картинах. Потом, впитав в себя этот рассказ, я несколько раз безуспешно пытался гадать. Глаза слезились (как и полагалось), кружок кольца становился острым, расцветая ослепительным узором, в воде подымались яркие пузырьки, в зеркале росла колоннада свечек, в зеркале трепетала отмытая двоящаяся луна, но ничего чудесного не происходило.