Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

В последний день своего пребывания в Варшаве он чуть не стал свидетелем террористического акта...

В такой обстановке произошло знакомство варшавских польских артистов с Художественным театром.

В Кракове в то время работала молодая группа артистов, заполнившая ныне ряды выдающихся театральных деятелей, режиссеров и новаторов. Туда слухи о художествениках доходили с трудом и воспринимались с большим критицизмом. Достижения Станиславского объяснялись особыми русскими условиями, позволявшими работать годами над одной постановкой, тогда как в краковском театре программа менялась каждую неделю. Но именно этим артистам впоследствии случилось совсем близко в Москве познакомиться с делом Станиславского. Во время войны они были эвакуированы как австрийские подданные в качестве «гражданских пленных» в Россию. В 1916 году в Москве оказались творец «Редуты» Остерва, ныне руководитель собственного театра Ярач, художник-декоратор Драбик, Брыдзинские, Фертнер и др. Создался польский театр, ставивший польские пьесы из романтического репертуара. Станиславский пришел на две его постановки: «Свадьбы» Выспянского и «Дедов». Беседовал с артистами, приглашая их выступить в Художественном или присутствовать на его считках и репетициях. Приглашением познакомиться со всем механизмом работы художественников воспользовался, кажется, лишь один Мечислав Лимановский, который удостоился присутствовать даже на священнодействии распределения ролей. Но в той или иной степени со Станиславским близко столкнулись и Ярач, и Остерва, и ряд других выдающихся польских режиссеров. Были и такие, которые специально совершали паломничество в Москву к Станиславскому - а именно: режиссер и театральный педагог Зальверович, в то время еще молодой режиссер лодзинского театра, и С. Высоцкая, пробиравшаяся в Москву в 1906 году из Кракова с чужим австрийским паспортом... [633] Станислава Высоцкая (1877-1941) - актриса, режиссер, директор театров.

Всех прежде всего поражало личное обаяние Станиславского, отражавшееся на всем его деле. Однажды в 11 часов ночи Станиславский пригласил осмотреть устройство первой студии группу польских артистов, с которыми он встретился в кафэ. Несмотря на то, что спектакль был кончен, некоторые студийцы не поспешили домой, но остались в студии. Один сидел за роялем, другие читали или играли в шахматы... Другой раз Ярач в разговоре с одною артисткой спросил ее, сколько лет она работает в МХТ’е.

– Четыре года, - ответила она.

– И что же вы до сих пор играли?

– Один всего раз играла истерический припадок за сценой.

– Как, и вы удовольствовались этим?!

– О, я никогда не оставила бы этот театр.

Станиславский со своей стороны всегда с особым вниманием относился к польским артистам, подчеркивая перед ними свою аполитичность художника.

Зельверовича, на пять дней вырвавшегося в Москву, он соблазнял вступить в свой театр в качестве сотрудника. Остерве и Высоцкой предлагал играть на своей сцене. По его совету создалась польская «Студия» в Киеве, существовавшая там года два под руководством Высоцкой. Он посадил с собою за режиссерский стол молодого артиста эмигрантского польского театра Лимановского, обратившего на себя его внимание одним вырвавшимся смелым словом. Примеров таких можно было бы найти множество в богатом материале, напечатанном во 2-3 номере польского журнала «Сцена Польская», из которого я заимствовал и весь приведенный выше рассказ. Тут напечатаны, по случаю смерти творца МХТ’а, воспоминания о нем С. Высоцкой, Сливицкого, Зельверовича, Лимановского, Остервы, Ярача, Лоренговича, Эдмунда Вертинского, Калитович, Грубинского и др. Воспоминания эти представляют интерес не только для польского читателя. Русский найдет в них новые черты Станиславского, неизвестные его речи, новые факты.

Много дает в этом отношении Лимановский, рассказывающий о том, как он присутствовал при черной работе в Художественном Театре, и передающий свои беседы со Станиславским. Встречи и разговоры записаны и Остервой, который дал страницы из своих дневниковых заметок.

Те из польских артистов, которые разбирают художественную деятельность Театра Станиславского, сходятся на одном и том же. Сила художественников была в их «натурализме», который вдохновлял их «переживания». Но и в натурализме была опасность застыть на мертвой точке, выработать штамп. Опасность, против которой всегда усиленно боролся Станиславский.

Высоцкая свидетельствует, что он сам высказал ей эту мысль во время выступлений театра в Киеве. Но переходя к личности и таланту Станиславского, к созданному им делу, к его системе - все в один голос не щадят слов для выражения своего изумления и преклонения, сожалея, что труды его до сих пор не появились по-польски. Отрывки из его мыслей о сценическом творчестве помещены в «Сцене Польской», а в отделе рецензий той же книги журнала дана подробная рецензия об английском издании «An Actor Prepares» [634] Jerzy Macierakowski, «Obca literatura teatrologiczna», Scena Polska, 1938, nr 2-3, str. 603-611. .

В заключение любопытно по воспоминаниям польских артистов проследить отношение Станиславского к революции. В опровержение официальной большевицкой версии о преданности Станиславского новому режиму, все они свидетельствуют о полной его аполитичности.

Лимановскому Станиславский говорил уже в большевицкие дни:

– Мечислав Болеславович, объясните мне, пожалуйста, как это происходит, что наш мужик, у которого голубые глаза и мягкая добрая душа, может, как вот теперь, перебивать для забавы колом ноги породистым арабским лошадям завода одного моего родственника... Как вы объясните, что мужик наш такой простенький, покорненький, как святой, и вдруг превращается в дикаря, в дичайшего зверя?

Остерва рассказывает со слов Леона Шиллера, который ездил как делегат в Москву на юбилейные торжества Станиславского, - как юбиляр в речи своей сказал:

– Сначала трудно было привыкнуть к революционным условиям и требованиям в области театра, но время сделало свое; я учился революции, учился, ну и как-то научился...

Это «как-то» для юбилейной речи звучало совсем кисло.

Еще более интересный эпизод рассказывает в статье «Константин Сергеевич» Г. Ходецкий.

Во время празднования 35-летия Художественного Театра Станиславский в присутствии большевицких сановников и чуть ли не самого Сталина произнес речь, в которой ни словом не помянул революции и советского строя, а в заключение предложил почтить вставанием память мецената Саввы Морозова.

« И вот, - пишет Г. Ходецкий, - из почтения к памяти этого “недорезанного буржуя” - сам Сталин должен был на минуту забыть о “партийной линии” и встать с места. Не знаю, как он выглядел в ту минуту. Думаю, что мину он должен был иметь неотчетливую».