Владимир Гопман - Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)

Впервые утопические идеи прозвучали в ранних рассказах Морриса, в которых он писал о любви как о чувстве, которое одно лишь способно дать цель человеческому существованию, внести в него гармонию. В поэтическом сборнике «Защита Джиневры» Моррис создает модель утопии нравственной, построенной с помощью любви, хотя эта утопия и терпит крах.

В более поздних произведениях Моррис, находившийся тогда под влиянием идей социализма, размышлял над вопросами более глобальными – над принципами гармоничного устройства общества. В повести «Сон про Джона Болла» герой переносится из конца XIX в. в XIV в., в деревушку в графстве Кент. Время действия – восстание Уота Тайлера. Рассказчик – современник писателя – встречается со священником Джоном Боллом, одним из главных идеологов восстания, воспламенявшим людей своими проповедями. Существенно, что во многих произведениях мировой литературы о путешествиях во времени говорится о намерении – или попытке – героя принять участие в событиях, происходящих в прошлом, попытаться в нем что-то изменить, чтобы повлиять на будущее. Пожалуй, Моррис стал первым, кто показал иное: герой, попадающий в прошлое, понимает, что изменить его не в силах. Поэтому рассказ о том, что произошло в XIV в., важен не столько для осмысления минувшего, сколько для понимания настоящего.

В 1889 г. Моррис публикует в журнале «Коммонуилл» рецензию на роман американского прозаика Эдварда Беллами «Взгляд назад» [72] . А потом через год печатает в этом же журнале роман «Вести неоткуда, или Эпоха спокойствия».

Утопия Беллами – вариант уравнительного коммунизма. Общество в романе построено на основе жесткой социальной организации, для всех ее жителей обязательна всеобщая трудовая повинность, которой человек должен отдать 24 года, с 21 по 45 лет. При этом человек может выбрать профессию только после того, как прослужит три года чернорабочим.

Беллами показал в романе утопический мир 2000 года – время, когда повсеместно победил социализм, плавно сменивший капитализм (американский писатель считал, что смена формаций не будет сопровождаться социальными катаклизмами). Но Морриса поразило даже не столько то, что Беллами отвергал саму идею классовой борьбы, сколько то, что стандартизованное общество будущего лишено эмоциональности, жизнь в нем подчинена законам рационализма и практицизма, тогда как при социализме, по мнению писателя, жизнь должна быть разнообразной и человек станет сам выбирать свою судьбу.

Хотя считается, что роман «Вести ниоткуда» был полемическим ответом книге Беллами, но Моррис обратился к проблемам лучшего мироустройства во второй половине 1880-х, до появления романа американского писателя, и рассматривать «Вести…» надо в контексте существовавшей до и во время Морриса утопической традиции в английской (прежде всего) и мировой литературе. И роман «Вести ниоткуда» создавался в полемике – или в русле – этой традиции.

До определенной степени Моррис опирался на идеи Рескина о трудовой общине и его же опыт (правда, неудачный) по созданию подобной общины «Гильдия св. Георгия». По словам А. Мортона, в задуманных Рескиным утопических коммунах «жизнь сильно походила на ту, которая описана в “Вестях ниоткуда”, хотя Рескин с его аристократическим социализмом никогда не представлял себе того духа товарищества и демократического равенства в жизни, которые для Морриса были венцом всего дела» [73] .

Список книг, на которые опирался Моррис, открывает «Утопия» Томаса Мора. В предисловии к ее изданию в 1893 г. Моррис говорит о Море «как о самой крупной фигуре в социалистической библиотеке» [74] , потому эта книга оставалась для писателя одной из самых любимых всю жизнь.

«Вести…» в определенной степени были и ответом Морриса роману Сэмюэла Батлера «Эревуон» [75] . Моррису в этом романе понравилось одно: в будущем Батлера нет машин – эревуонцы добровольно отказались от них, когда поняли, что технический прогресс угрожает интересам человека, а машины, если процесс их развития будет бесконтрольным, могут вытеснить людей.

В остальном писатели занимали диаметрально противоположные позиции: Батлер идеализировал город, тогда как Моррис – деревню. У Батлера труд показан механистическим и тягостным, а Моррис прожил жизнь в глубочайшем убеждении, что труд должен приносить радость. Батлер приветствовал промышленную революцию, Моррису же она была ненавистна.

Список продолжает роман Ричарда Джеффриса «После Лондона, или Дикая Англия» [76] . В романе показан закат современной цивилизации, которая уступает природе. Гибнет затопленный Лондон, окруженный угрожающе разросшимся диким лесом. Общество распалось на небольшие поселения, жизнь в которых возвращается в средневековье. Утопический идеал автора воплощен в мире природы, чьи законы, а вовсе не искусственно созданная (и потому обреченная на гибель) машинная цивилизация, наиболее созвучна внутренним потребностям человека. Такая мысль была близка Моррису.

В романе У. Х. Хадсона «Хрустальный век» [77] предстает мир, основанный на идеалах прошлого. Люди ушли из викторианских городов и живут общинами в сельской местности. Многое из того, что описано у Хадсона, Моррис одобрял: совместное проживание, совместную работу, отношение к труду. Но у Хадсона личная жизнь героев контролируется, а вот с этим Моррис никак не мог согласиться, и его призыв к свободе в области взаимоотношений полов был протестом против викторианских табу.

В список надо включить и роман австрийского прозаика Теодора Хертцки «Фриландия. Социальное предвосхищение» [78] , в котором говорится о поселении в Африке, основанное европейцами на кооперативных началах, с активным использованием достижений современной науки и техники.

Наконец, следует добавить и источники, введенные в научный обиход профессором Дарко Сувином. В интересной статье «Контрпроект: Уильям Моррис и научная фантастика 1880-х годов» [79] исследователь называет несколько книг научно-фантастического и футурологического характера, которые Моррис мог знать и на которые мог опираться в процессе создания романа.

Роман «Вести ниоткуда» написан в форме «видения» – герой засыпает в Лондоне 1890 г., а просыпается в том же городе в середине XXI в. И те четыре дня, которые он проводит в мире будущего, ему словно видятся, снятся. От этого сна он пробуждается в конце книги, оказываясь вновь в XIX в.

Форма «видения» характерна для английской литературы – так были написаны знаменитая поэма Ленгленда о Петре Пахаре, к этой форме обращались Милтон, Бэньян, Блейк в «Пророческих песнях». Ее использовал Байрон («Видения суда», «Проклятие Минервы», «Жалоба Тассо», «Пророчество Данте»), П. Б. Шелли («Королева Маб», «Восстание Ислама» с подзаголовком «Видение Золотого города»). Дань «видению» как литературной форме отдали также поэты прерафаэлитской школы (Данте Габриэль Россетти, его сестра Кристина).