Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

4

Как же случилось, что ксенофобия и национализм обрели светский лоск? Перешли из маргинального положения в мейнстрим, потеснив и вытеснив прекраснодушную толерантность? Только ли из-за равнодушия и попустительства либералов, занятых в последние годы чем угодно, только не повседневной и трудной работой модернизации общественного сознания?

Дело не только в равнодушном развороте – спиной к «любым патриотам» – на 180°. (Либералы-то спиной, а СМИ поворотились лицом – надоели, мол, вы со своей риторикой, нам остренького подавай.) Дело еще и в том, что литературный националистический дискурс, во многом сегодня совпадающий с новоимперским политическим дискурсом современной российской власти, не только развивает патриотическую риторику, но и пытается экспроприировать саму культуру. Не только присваивает себе знаки и символы, но и кладет лапу на «тексты». Много и хорошо в отличие от либералов работает, в том числе и в провинции, в том числе и расчесывая ее, провинции, провинциализм, уверяя, что отсталость и есть достижение.

«Лютые патриоты» сидели, забаррикадировавшись на своем Комсомольском проспекте, и ни на что хорошее уже не рассчитывали. «Страдали, пили, плакали и матерились», как сказано афористичным С. М. Казначеевым. Но, протрезвев, взялись с мутными с похмелья глазами за ум и расширяли свою «территорию» поелику могли. Право слово, ими нельзя не восхититься. Что до либералов… Тоже ведь каждую дрянь, выходящую из-под «либерального» пера, превозносили (и превозносят) до небес. Если свой Пупкин – он мастер псих, прозы и наст, поэт; если Пупкин чужой, антилиберальный, то полное г. Все как у «лютых патриотов», только наоборот: где у одних лево, у других – право.

И если Архангельский, Познер и Ерофеев теперь зовут Проханова на передачу, то я их понимаю.

Нет, это не «лютые патриоты» победили, – это проиграли «лютые либералы». Никогда бы этого не случилось, если бы на стороне последних были широта, самокритичность и самоирония.

Но чего нет, того нет…

Отношение к тексту – как к fiction или как к non-fiction – решается не жанровым чутьем, а миросозерцанием. Атеисты воспринимают Библию как сказку, фикцию, fiction, верующие – как Священное Писание, non-fiction, отсюда проистекает и все дальнейшее расхождение между ними.

Когда термина non-fiction еще и в природе не существовало, а Лидия Яковлевна Гинзбург выявила перспективность «промежуточных» жанров, «Литературный энциклопедический словарь» 1987 года издания определял «особый род литературы», который «рождается на стыках художественной, документально-публицистической и научно-популярной литератур», как «научно-художественную литературу». (В те отдаленные от нас почти двадцатилетием времена приоритеты отдавались научности. И фантастика у нас была преимущественно научная.) Еще одно «явление сравнительно новое и развивающееся; границы ее жанров – предмет литературоведческих дискуссий» представлялось Словарем как документальная литература: «сводя к минимуму творческий вымысел, документальная литература своеобразно использует художественный синтез». Отбор фактов. Расширение информативности. Достоверность. Всестороннее исследование документов…

Ближе к моему пониманию, но не очень близко – открытие Л. Я. Гинзбург еще 1927 года. «Фактические отклонения… вовсе не отменяют ни установку на подлинность как структурный принцип произведения, ни вытекающие из него особые познавательные и эмоциональные возможности. Этот принцип делает литературу документальной; литературой же как явлением искусства ее делает эстетическая организация». Или в трех словах: «Художественное исследование невымышленного».

В чем мой спор с Л. Я. Гинзбург?

Она полагала, что все «промежуточные» жанры возводят к вершине – роману.

Non-fiction – модная линия.

Есть рубрика в «Русском журнале».

Есть книжные серии, так и обозначенные – например, non-fiction в издательстве «ОГИ».

Есть целая книжная ярмарка, она же выставка, она же праздник, ежегодно проходящая в ЦДХ в самое сумрачное время года. «Да скроется тьма». Продают, покупают, читают. Атмосфера на «ярмарке для своих» симпатичная, не пафосно-гремящая. Не толчея, как на ММКВЯ в начале сентября. Уютно-библиотечная. С дискуссиями, семинарами, встречами, а не парадными презентациями и духовым оркестром. Участники, они же покупатели, ищут смысла. Думают – о задаче, порою и о сверхзадаче.

Купить хочется все, что не успел приобрести в течение года.

Уважающая себя газета тоже не обходится либо без колонки под этой рубрикой («Коммерсантъ»), либо даже без целой полосы («Ех Libris НГ», «Книжное обозрение»). Не позже, а раньше других (и – раньше всех «толстых» журналов) открыло эту рубрику и «Знамя», и уже много чего под этой рубрикой напечатало. В «Новом мире» есть страницы, отданные «Опытам», в «Октябре» – «Нечаянные страницы», которые чаще всего подразумевают прозу non-fiction. Если же просмотреть содержание всех литературных журналов насквозь, вне рубрик, то становится очевидным нарастание присутствия non-fiction по всем разделам сразу.

Потому что – а разве не non-fiction печатается по разделу «проза» с живыми (или ушедшими из жизни, но в памяти живущими), реальными персонажами? Разве не non-fiction – «букеровский» победитель в случае Андрея Сергеева и Рубена Давида Гальего, «букеровский» финалист Евдокия Чистякова?

А куда прикажете отнести «белкинского» лауреата, славного петербуржца Валерия Попова с его «Третьим дыханием» и прочими почти документально заверенными (печать можно шлепнуть в дэзе или в дачной конторе) опусами? Ну конечно, с гротескно смещенными персонажами, но все же – вполне живыми, конкретными, а то и просто узнаваемыми личностями.

Заметнейшая тенденция и традиция – non-fiction в прозе поэтов («Охранная грамота» и «Люди и положения» Бориса Пастернака, проза Марины Цветаевой целиком, «Шум времени», «Четвертая проза» и «Путешествие в Армению» Осипа Мандельштама) – не прекращается и в наши дни. (Если поэт обращается к прозе, то non-fiction ему удается подчас гораздо лучше, чем fiction. ) «Да, там, где обливаются горячим маслом мясистые рычаги паровозов, – там дышит она, голубушка проза, – вся пущенная в длину – обмеривающая, бесстыдная, наматывающая на свой живоглотский аршин все шестьсот девять николаевских верст, с графинчиками запотевшей водки» («Египетская марка»). Вспомним прозо-опусы Ольги Седаковой, особенно «Путешествие в Тарту»; ярко-гротескны страницы доподлинных описаний в прозе Елены Шварц. Безусловно к non-fiction отнесем и «Отдельного» Инны Лиснянской (повествование об Арсении Тарковском, но не только о нем), и ее монороман, как И. Л. обозначила жанр «Хвастуньи» в подзаголовке.