Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

Давно говорится о создании Института перевода со спонсорскими возможностями – наподобие Института Гете или Шведского института (стоит открыть переводные книги издательства «Текст», чтобы сразу увидеть результаты их деятельности). Очень хорошо. Но кто – и как – решать будет, кому и на что давать деньги? На какие переводы? И не станет ли институт, если он действительно появится, возрождением, по сути, издательства «Радуга»? Переводившего, если кто помнит, и издававшего нужные книги (было в советское время такое советское слово нужники ). Последние пятнадцать лет эту работу организует – и выполняет в меру своих сил – один человек, Наталья Перова со своим журналом «Glas».

И что же? Естественно, что у редактора есть свой, и только свой вкус – но здесь, по крайней мере, нет лоббирования или, упаси Боже, коррупции, – она на таком малобюджетном, если не сказать сильнее, поле не цветет. И даже просто не заводится. А если – представим на минуточку – выделены настоящие деньги, и немалые притом, – кто будет решать, на перевод какой книги какого автора их лучше потратить?

Но и это проблемы не решит – ну хорошо, будет получен грант на перевод хорошей новой книги, даже отличной. Кто на Западе издаст этот перевод?

Так или иначе, чтобы пробить и пробиться книгой на Западе, требуется Толстоевский. Хотя бы в качестве локомотива современной русской словесности, которая выглядит не хуже современного русского кино, имеющего высокую фестивальную репутацию, – а уж литература, которая создается на коленке за две копейки, дело совсем не затратное. И если русский писатель не вымрет, как мамонт, то может принести – и себе, и отечеству – много славы.

Долгосрочной славы.

На вышеупомянутом круглом столе была высказана и такая мысль: успех новой литературы, ее продвижение всегда были связаны с повышенным интересом к стране – XX съезд и оттепель, Гагарин, горбачевская «перестройка» (последняя сильнейшая волна всплеска переводов книги, ставшей на Западе, да и на Востоке тоже, лонг-бестселлером – «Дети Арбата» – портрет автора был помещен на обложку «Times»).

Нуда, Лев Толстой как зеркало… и т. д. Кто бы спорил, – но ценят и переводят и Толстого, и Достоевского совсем не за это.

Начну со сказки.

Сказки итальянской, но ставшей поистине русской.

Сказки, переложенной с итальянского на русский писателем Алексеем Толстым (не путать со Львом). Сказка эта – о деревянном человечке, Пиноккио. На русском он стал Буратино. Я не знакома со сказкой в итальянском варианте, но в русском голодный Буратино сидит в каморке папы Карло, смотрит на нарисованный на холсте очаг с готовящейся едой, думает, что очаг настоящий, и, стремясь приблизиться к еде, протыкает холст с картинкой носом.

Так и со свободой слова в России сегодня.

Вроде бы все есть – и мы можем говорить то, что думаем, и даже печатать то, что говорим, но наш острый нос постоянно протыкает декорацию свободы слова, натыкаясь на несвободу.

Отвечая 3,5 часа на вопросы целого собрания журналистов в 2007 году, президент Путин ответил на вопрос о свободе слова и свободе печати так: в стране существует несколько сотен периодических изданий, независимых от государства.

Он, конечно, слукавил.

Показателем свободы слова в стране является смертность журналистов. По этому счету Россия стоит впереди США, всех европейских и многих азиатских стран. Прибавлю печальный факт, что ни одна гибель журналиста не расследована окончательно, преступники (и, главное, заказчики убийств) не найдены. Годами длятся расследования убийств телеведущего Влада Листьева, журналистов, Пола Хлебникова из российского «Forbes», Юрия Щекочихина и Анны Политковской («Новая газета»). Щекочихин расследовал преступления и хищения в армии, Политковская – в Чечне.

Россия была – и все еще остается – логоцентричной страной. И свобода слова – первое, с чего начинается свобода в принципе. Перефразируя библейское «В начале было слово, и слово было Бог», можно сказать, что для России «В начале было слово, и это слово – свобода».

Однако свобода слова в России остается тем горизонтом, который удаляется по мере приближения к нему.

Футурист, «поэт для поэтов», как его определил Владимир Маяковский, Велемир Хлебников написал после революции: «Свобода приходит нагая, / бросая на сердце цветы…». Этот поэтический образ может быть проинтерпретирован двояко.

1. Свобода появляется голая, шокируя своим откровенным видом обывателей. Она неблагопристойна, она нарушает табу и отменяет правила.

2. Свобода появляется беззащитной. Она прекрасна – отсюда эта деталь: «бросая на сердце цветы». И она сама нуждается в защите.

В России свобода слова была под запретом в течение всех 75 лет большевистского правления. Сразу после революции, 10 ноября 1917 года немедленно была введена военная цензура. Через год она стала государственной, спустя несколько лет – предварительной. Свободно напечатать, опубликовать свое слово было невозможно, а устно произнесенное независимое мнение, анекдот или стихотворение (Осип Мандельштам) каралось концентрационным лагерем. Появились такие явления, как тамиздат и самиздат. Но свобода слова зрела под спудом – ив каждый момент, когда в тоталитарном (при Сталине) или сменившем его авторитарном режиме наступали послабления, правдивое, честное слово прорывалось. И для этого прорыва всегда была востребована литература.

Для того чтобы высказаться, поэты и прозаики под угрозой цензуры изобретательно пользовались «эзоповым языком», то есть скрытым языком подтекста и аллюзий. Этот язык не всегда могли расшифровать цензоры, но умный читатель ловил смысл буквально на лету, по латинской пословице «sapienti sat». Цензура негодовала и формулировала свои обвинения, например, к театральным постановкам (в частности, Юрия Любимова) так: «неконтролируемый подтекст». В то же время всем свободолюбивым пишущим это рабское состояние (Эзоп был, как известно, рабом) доставляло настоящие муки. Хотя поиск, порой очень изощренный, возможности высказаться через систему сложных метафор и сравнений приводил к изысканности и порой рождал шедевры.

Предварительная цензура была отменена еще при Михаиле Горбачеве, в 1990 году, и с тех пор литература, в отличие от СМИ, существует действительно свободно. Каждый может издать свою книгу – хотя бы за свои средства, если другие издатели не берутся – и сам отвечает за ее содержание. (Правда, возникла новая цензура – экономическая.)

Но вот какой последовал парадокс: степень своего влияния – и даже читателя! – литература утрачивает.

Сейчас по подсчетам социологов ВЦИОМ (Всероссийского Центра изучения общественного мнения) гражданин России тратит на чтение книг и журналов 6 минут в неделю (для сравнения: в Великобритании 9 минут, то есть в 1,5 раза больше). В эту цифру включено все население России, вплоть до младенцев и стариков; это, конечно, почти катастрофическое падение интереса к литературному слову. А если читают, то – что? Россия занимает третье – после Германии и США – место в мире по количеству названий выпускаемых изданий – более 100 000 в год. Но более 2/3 этих книг выходят тиражом 1000 экземпляров и менее того. В первых номерах бестселлеров постоянно числятся авторы массовой литературы. Реакция читателя (оставшегося) – вялая, равнодушная; читатель проголосовал рублем за подделку, имитацию.