Сергей Костырко - Простодушное чтение

Ну а поскольку террор – это, как определяют авторы, «регулируемая преступность», а всякая революционная деятельность должна рассматриваться как родственная террору, то, соответственно, к любому из революционеров мы должны относиться как к преступнику против человечества и человечности.

Именно такими представлены они в статье.

Вот, скажем, Вера Засулич. Процитировав из книги Б. Б. Глинского «Революционный период русской истории»

авторы делают такое заключение:

(То есть уже не раз «стреляла в человека»?.. И, кстати, по мнению авторов, поступок ее ничем не может быть оправдан еще и потому, что Треплев имел право на приказ выпороть политзаключенного Боголюбова, потому как Боголюбов не был дворянином, а таковых пороть не возбранялось. То есть авторы в данном случае понятия о чести и достоинстве гражданина меряют не мерилом нравственности, а положениями Свода законов Российской империи.)

Или Степняк-Кравчинский. Совершая покушение на генерала Мезенцева с помощью сделанного за рубежом стилета, он,

Ну а что касается Дмитрия Каракозова, то

И т. д.

Получается, что кроме наличия криминального опыта, прохождения «диверсионной подготовки за рубежом», наркомании русские революционеры ничем для нас и не мечены?

Логика, по которой строят свой анализ авторы, исключается здесь предположения о каких-либо других объяснениях их поступков, кроме присущей им нравственной низости, криминальных наклонностей и продажности заграничным государствам. Нелепо в контексте этой статьи было бы вспоминать о том сложном комплексе понятий и чувствований русского интеллигента, одной из первых формул которого стала фраза Радищева: «Взглянул я окрест, и душа моя страданиями людскими уязвлена стала». (Эти понятия, видимо, из арсенала «гражданских историков», от которых авторы отмахиваются фразой «Гражданские историки внесли много путаницы в описание этих акций»). Чувство вины образованного русского человека XIX века перед русским народом, чувство сострадания, боли, особая форма русского патриотизма, предполагающая величие России не столько в могуществе и незыблемости ее государственных институтов, сколько в нравственной высоте самих устоев русской жизни – то есть всего того, что было одной из главных тем русской литературы XIX века, – никак не соотносятся здесь с мотивами поведения русских революционеров.

Толкование же русской истории исключительно с помощью инструментария и уровня нравственных представлений нашего времени, на мой взгляд, ошибочно. Там было все-таки другая жизнь, другой стиль мышления, другие представления о человеческом достоинстве, и мы не имеем права игнорировать это.

В самом начале статьи авторы употребляют словосочетание «государственный терроризм», но в анализе событий русской истории до 1917 года ни разу не вспоминают о том, что стояло за этим понятием. Что было причиной крестьянских, а потом и рабочих волнений в России, что спровоцировало такое активное участие широчайших масс населения уже не в революционном движении, а в собственно революции – обо всем этом ни слова. Не было такового.

2

Отдельной темой в этой статье проходит «польская угроза», близость польских революционеров и русских. «Польский террор» в России. Приводятся факты, цифры, свидетельствующие о неукротимости преступных поляков. Словосочетание (и понятие) «польский террорист» принципиально не разделяется с понятием «участник польского национально-освободительного движения».

Воспользуемся здесь расширенным содержанием понятия «террор», которое дают в статье сами авторы:

А теперь попробуем приложить это определение к ситуации с польским вопросом в России.

Можно ли назвать экстремистской национально-освободительную идею? Если можно, то какой смысл мы вносим в определение войн с Францией в 1812 и фашисткой Германией в 1941–1945 как войн Отечественных? Не эта ли идея – то есть нежелание, чтобы территория русского государства и население русского государства были в подчинении иностранной державы, – выражается этим понятием? А чего ради мы с гордостью оглядываемся на Куликовскую битву?

Ситуация с Польшей – на редкость наглядная в данном случае. Существует Польская Народная Республика. И при этом я не знаю ни одного русского человека, который сам факт существования Польского государства воспринимал бы актом поругания русского национального духа. История в этом вопросе давно уже поставила свою точку. О том, что Польша была частью Российской империи, сегодняшние русские люди узнают исключительно из школьных учебников и из художественной литературы – этот факт не касается их национальной жизни. Напротив, большинство из нас с облегчением перевели дух в начале восьмидесятых, когда у советского правительства хватило ума не вводить войска «сил Варшавского Договора» для прекращения в Польше деятельности «Солидарности».

Ну и при чем здесь экстремистская идея, призрачная цель, нарушение веры людей в прошлое и настоящее? Вот она, реальность. Ее можно потрогать руками. Предположим, человек сидящий в XIX веке, еще мог размышлять над тем, проживут ли поляки без России, проживет ли России без Польши и нужно ли штыком русского солдата удерживать Польшу в составе Российской империи. Но нам-то зачем жмуриться? О каких «экстремистских целях» здесь может идти речь?

Российская империя была действительно – империей. И у выражения, которым принято сегодня пользоваться с некоторой иронией, «тюрьма народов» было и реальное содержание. Можете любить или не любить поляков, это ваше право. Но ни у кого нет права делать вид, будто поляки в свое время попросилась в состав Российской империи, как Украина или Грузия. Эта страна была завоевана, и принадлежность ее к империи всегда держалась не на волеизъявлении поляков, а на военной силе Российского государства со всеми вытекающими.