Владимир Ильин - Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»

Здесь несомненно перед нами то, что можно назвать дурным чудом, чудом лжи, черного «лжепровидения», противоставшего божественной свободе уже исцеленного Раскольникова. Не надо забывать, что случайностей в смысле полной бессмыслицы не бывает, случайное есть синоним иррационального, и, по выражению философа, «случай есть атеистический псевдоним чуда».

Раскольникову надлежало пойти путем разбойника, чтобы через крест обогатиться таким опытом благости Божией и Его Провидения, которого он никогда не мог бы достигнуть, идя обыкновенным путем. В этом действительно «необыкновенность» его судьбы. Достоевский очень любил книгу Иова, а сущность этой книги в том, что в ней сатана как бы делается орудием промысла Божьего и его черный лжепромысл становится путем божественного Промысла.

Поэтому, как только из подслушанного случайно – на роковой Сенной площади – разговора той самой Лизаветы Ивановны – уже обреченной – которую он как будто случайно, а в действительности совсем не случайно, убьет вместе со старухой, складываются «благоприятные» обстоятельства для свершения ужасного преступления – Раскольников вновь теряет и волю, и свободу и делается жалким игралищем греха. Какая-то злая темная сила по попущению Божию произнесла смертный приговор над несчастными жертвами завтрашнего побоища – и его избрала палачом, лишенным всякой воли к сопротивлению и в то же время ответственным за эту утрату воли. Гений Достоевского с морфологически-математической отчетливостью показал, как утрата свободы соединяется с ответственностью за ее утрату и как Промысл Божий не виновен в возложении на виновника страшного креста попранной свободы, креста, который потом все это и искупит. Вообще, через всю трагедию слышен вопль Платона:

«Бог не виновен!..»

Ибо в самом деле, как же может быть виновен Тот, Кто, определяя Свои судьбы неисповедимые, Сам же является их жертвой? Но до этой идеи даже Платону «божественному», как до звезды небесной, далеко, ибо искупительный голгофский акт есть не идея, но конкретное деяние любви божественной.

И, видя в кресте только рок, несчастье и гибель, дух тьмы связывает волю Раскольникова. Он искушает его «благоприятным стечением обстоятельств»…

«Он узнал, он вдруг внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна».

С этого момента число «семь» и становится для Раскольникова роковым числом, и отнимает у него всякую свободу (говоря в пневматическом смысле) и всякую волю к сопротивлению (говоря в смысле психическом).

«До его квартиры оставалось всего несколько шагов. Он вошел к себе как приговоренный к смерти. Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что все вдруг решено окончательно».

Здесь кстати вспомнить слова Гоголя:

«Дивись, мой сын, могуществу беса».

Лжеонтическая монада черного антипровидения единственна и неповторима в своем роде – ибо связана с личностью – тоже неповторимой монадой – самого Раскольникова; делаясь его темной антиличностыо, она отныне будет жить непрошеной гостьей, хозяйкой в одном теле, и превратит существование Раскольникова в душепагубный кошмар, в ряд бессвязных, безумных грез, в пародию на действительность. В этой ужасной бредовой мгле, в этом хаосе мытарственных метаний, для Раскольникова с автоматической необходимостью (ибо свобода утрачена) возникает уже ад на земле, грозя превратиться в ад потусторонний. Единственный способ избежать этого – путь вольного приятия креста искупительных страданий, через принятие – вольное – Грядущего на вольную страсть нашего ради спасения.

Таинственный и в то же время столь действительный, столь реальный, столь осязательный следователь Порфирий Петрович и Соня Мармеладова – каждый по-своему, но оба явно с именем Божиим на устах и в сердце, берут на себя задачу осуществления Промысла Божьего о спасении Раскольникова, и прежде всего о возвращении ему утраченной свободы.

Первым этапом будет явка с повинною к государственным властям.

Но это самый «высокий», самый трудный из порогов, которые должен был перешагнуть Раскольников на путях своего исцеления. Это особенно чувствуется в его беседах с Соней Мармеладовой, в которых, как мы уже говорили, много аналогии с его диалогами с Порфирием Петровичем.

Современный психоанализ на его вершинах, в лице, например, Карла Юнга, считает первым этапом на пути выздоровления – искание корней всякого психического недуга в собственной душе. Сверх того, Юнг показывал спасительность в лечении психических недугов принятия на себя страданий: недуг необходимо также выстрадать, как и знание своей вины. Это требует чрезвычайного психического усилия, большего напряжения воли, словом – подвига. И прежде всего – подвига смирения.

Идя на свой крест, Раскольников прощается как бы со всей полнотой женской стихии и женской духовности, от которой и получит последний импульс к своему крестоношению. Мать, сестра и возлюбленная – вот кто духовно сопровождают его на крест, ободряют, укрепляют своей любовью, освящая своим моральным чувством и призывая духовной красотой собственной Голгофы. Перед ними разыгрывается последний акт противления Раскольникова при виде рокового порога, за которым можно только идти вперед, то есть на Голгофу и дальше к воскресению, но ни в коем случае не назад к «обычному» и, следовательно, преступному состоянию. Здесь поджидают Раскольникова последние и, казалось бы, непреодолимые в своей тонкости, и кажущейся правдивости, аргументы против всенародного покаяния, и, конечно, «позора».

То, что мучит теперь Раскольникова, можно передать негодующими словами Грибоедова:

«А судьи кто?»

Заметим, что сила этого аргумента, искушающего Раскольникова на путях принятия креста, признается и самим Евангелием. Правда Божия фактически отнимает у человека право суда над ближним: «Не судите, да не судимы будете». Но на этот раз дело идет совсем не о судьях и не о палачах: их будет судить Сам Бог. Или, при случае, они воспримут мзду и от сочеловеков. Речь ведь здесь идет исключительно о спасении души Раскольникова, какими угодно спасительными средствами. На этот раз понадобились самые сильные: предельное смирение без рассуждений и вопросов – и крест.

«Крупные слезы текли по щекам ее (Дуни Раскольниковой).

– Ты плачешь, сестра, а можешь ты мне протянуть руку?