Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Но это ей удается не всегда и не вполне.

Зинаида Гиппиус всю жизнь думала об одном — о Боге, любви и свободе. Но в зиму <19>18 г. под большевиками, в порабощенном Петербурге, вопрос о свободе становится для нее самым важным. Она, конечно, понимала, что дело не в одной только свободе, а в гармоническом соединении всех трех начал между собой. Однако, как она их ни соединяла, одно из них неизменно противоречило двум другим. Это было похоже на детскую головоломку о волке, козе и капусте, которых ей никогда не удавалось переправить целыми и невредимыми с одного берега на другой. Между тем это было так просто. Она чувствовала, что ее задача тоже проста и что сложность — призрачная и, главным образом, в ней самой. Но решенье не приходило.

Когда оно пришло — молния, о которой она говорит в стихотворении «Дни», «Но знаю молнии: все изменяется…», и была молния сознанья — она поняла, что свобода — это имя новое любви. И мгновенно все изменилось, встало на свое место. И тогда ей открылся смысл 17-го стиха второй главы Откровения: «Побеждающему дам… белый камень [644]и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает». Она этот камень получила. Через три дня было написано «8».

Вот это восьмистишье с двумя последними строчками, как они сами сложились:

Допустим, что так это на самом деле и было, что все восемь слов угаданы верно, но тогда нельзя не спросить: какое отношение имеют эти слова к ее, с Россией общему, греху, о котором, кстати, тоже неизвестно ничего и зачем она их таила так тщательно даже от себя самой?

Чтобы на это ответить, надо прежде всего знать, в чем ее грех.

О своем грехе она никогда не говорит прямо. Все, что известно, — это что она, в редкие минуты, его сознает, что каяться не хочет и не будет и что ее грех — «грех великий».

И клонит долу грех великий,

И тяжесть мне не по плечам.

Это все. Впрочем, в одном стихотворении она говорит несколько определеннее: «Тяжелее всех грехов — Богоубьение» [645]. Но, как я уже не раз отмечал, это не определяет ничего. Всякий грех в большей или в меньшей степени — Богоубийство. Все дело в том, кто и как убивает.

Что же до ее стихов о грехе вообще, явно выросших из личного опыта — как же иначе! — то они слишком отвлеченны, чтобы по ним можно было что-либо узнать о том «великом грехе», что над ней тяготеет.

Даже черт — он является ей трижды — ее не искушает, по крайней мере первые два раза. Он приходит, так сказать, уже «на готовое» и лишь «констатирует факт», как будто она пала еще до рожденья. Он очерчивает вокруг нее кольцо и, когда она его просит подождать, отвечает:

А какой — неизвестно. Во втором стихотворении, «Час победы», она черта «побеждает», разрывая кольцо.

Но мы знаем, что это лишь мечта об освобождении и что на самом деле кольцо превратится в мертвую петлю, от которой ее спасет только чудо.

Искушает ее черт или делает вид, что искушает, лишь в третье посещение, уже здесь, в Париже. Соответственно с временем и местом изменяется и его внешний облик.

Это уже не ангел в темной одежде, прячущий лицо под романтическим плащом, как в <19>05 г.; не красный дьявол в образе чекиста-палача, какие ходили с обыском после октябрьского переворота, это — скромный эмигрант-обыватель, шофер такси или рабочий на обойной фабрике, полуинтеллигент с интересом к литературе, усердный посетитель «Зеленой лампы», а может быть, даже воскресный гость на авеню дю Колонель Бонэ, куда он проник под видом «молодого поэта».

Но это черт. И он ее искушает. Зная ее слабость ко всякого рода выдумкам, он ей предлагает забавную и как бы невинную игру:

Она слушает благосклонно, не догадываясь, что перед ней черт. И ободренный черт продолжает:

Тут выражение ее лица меняется. Она узнала гостя и принимает надменно-холодный вид. А черт беспокоится:

Но она не отвечает.

Скажем прямо: и эта ее победа над чертом — не более как мечта о победе. Она хотела бы, чтобы так было, на самом же деле черт и в этот раз приходит на готовое и лишь «констатирует факт». Искушенью, какому он ее подвергает, она поддалась уже давно, и ее равнодушие — напускное. Редко, когда ее сердце билось с такой силой, как в это третье свиданье. Она поняла сразу, зачем он пришел: выпытать те восемь слов, что она скрыла от всех, но о существовании которых он неизвестно как пронюхал. Вот истинная цель его визита.

Больше она с ним в жизни не встретится. Однако это еще не конец…

А душу ближнего она знает как свои пять пальцев. Насмотрелась на нее, слава Богу, достаточно, узнала, где в ней правда, где ложь, все поняла до донышка…

Вот и узнала, и увидела, и, не выдержав, отвернулась с «брезгливым презрением».

«Мне — о земле — болтали сказки: «Есть человек. Есть любовь. А есть лишь злость. Личины. Маски. Ложь и грязь. Ложь и кровь». В другом стихотворении, «Страшное» [651], она говорит:

Если никто, то, значит, и она никого не любит. Но ведь не всегда было так. Когда-то она вглядывалась в человеческую душу с любовью и тогда видела другое.