Виктор Вохминцев - Южный Урал, № 27

— Выгоню из колхоза!

Лена выпрямилась, резко одернула жакет, в глазах вспыхнули гневные огоньки.

— Мы тебя сами вышвырнем! Ишь, налил жиром шею-то! — зло сказала она.

Рогов подумал, что Махрова хватит удар: председатель потерял дар речи. А Лена повернулась и вышла.

— С-сукина дочь! — наконец выдавил Махров.

Через полторы недели состоялось заседание бюро райкома партии. Район по-прежнему срывал хлебосдачу. После долгих и бурных споров Махрову объявили строгий выговор. Прокурор предложил снять его с работы. Но вступился Лоскутов. Он сказал, что теперь не время: закончится уборка, тогда можно вернуться к этому вопросу.

Махров вышел из райкома красный, как после бани, долго не мог отдышаться и на улице. Он начинал понимать, что для него наступает плохое время. И самое худое, что ответ-то придется держать не перед Лоскутовым, а перед колхозниками. Об этом ему сегодня еще раз напомнил Рогов, рассказав членам бюро о жалобах колхозников на Махрова, поступивших в редакцию.

…Заседание продолжалось. Остались члены бюро. На повестке последний вопрос: персональное дело Рогова. Да, жена сдержала слово: она была у Лоскутова. А тот уцепился — и делу дан ход. Говорил Лоскутов. Рогов слушал его, рисуя в блокноте бессмысленные завитушки, чувствовал на себе взгляды товарищей и краснел. Надо давать объяснения. Неприятно и тяжело. Все сейчас было противно Рогову в секретаре: и горбатый, с прожилками нос, и надменная складка у рта, и безукоризненно наутюженный китель, и сама манера говорить не спеша, растягивая слова и словно бы прислушиваясь к ним. «И говорит равнодушно, как о чем-то надоевшем и скучном», — зло подумал Рогов. Лоскутов не спросил у него ни о чем, не поговорил. Послал к жене инструктора «расследовать». Рогов ушел от жены бесповоротно и навсегда. С той памятной ночи он не был дома и не мог знать, как «расследовалось» его так называемое персональное дело. Он, конечно, предполагал, что могли наговорить на него жена и теща.

Когда его спросили, он только сказал:

— Мне трудно говорить об этом, товарищи. Это очень сложно, вдруг не расскажешь. Одно для меня очевидно: нет у меня семьи, распалась… Проглядел. Прошу: разберитесь хорошо, прежде чем решать, и разберитесь не так, как разбирался Лоскутов. Спросите и меня. Я ведь тоже лицо заинтересованное, — криво усмехнулся Рогов и сел.

Члены бюро чувствовали себя неловко. Прокурор примирительно сказал:

— Семен Андреевич, а ведь в самом деле не годится так. И членов бюро не известили. Я старуху лет тридцать знаю — вздорная. Дочка, кажется, не лучше…

Лоскутов не согласился, упирая, на то, что Рогов бросил жену с ребенком, и требовал объявить выговор.

— Что ж, по-твоему, в ногах у нее ползать? — жестко улыбнулся прокурор. — Нет, ты уж лучше уволь его от этого!

Спор разгорелся. Рогов думал: «Какая ерунда! Как он, Лоскутов, мог так грязно сводить счеты?»

Члены бюро голосовали против предложения Лоскутова. После заседания в кабинете никто не задержался. Рогову на прощанье крепче обычного жали руку.

…Рогов брел на квартиру не спеша. Вспомнил Лену Огородникову, ее застенчивого Бориса, вспомнил пробойного Костю — бригадира. Сколько их: таких славных, чистых, работящих на свете? Не счесть! С ними легко дышится, веселее живется. Среди них есть Валя Иванцова… Вдруг она предстала перед его мысленным взором такой, какой видел ее на полевом стане: склонившаяся над стенной газетой, с ослабевшей коричневой заколкой, которая еле-еле удерживала темную тяжелую косу…

Рогов остановился, провел рукой по глазам, словно пытаясь снять пелену, которая мешала разглядеть настоящее счастье.

А ночь брела по земле по-осеннему густая, теплая, полная таинственных шорохов, удивительно непонятная и беззвездная.