Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001

Скрипка, жалобно рыдающая в руках у неопрятного старикашки, не в силах перекрыть весь этот шум. Я сижу достаточно близко к нему, и у меня возникает подозрение, что скрипка рыдает от неумелого обращения с ней. Потягивая виски янтарного цвета, стараюсь ни о чем не думать и расслабиться, чтобы пропало чувство зияющей внутри меня пустоты. Среда, конечно, не очень благоприятна для этого, но поскольку мне не повезло забыться нигде, так чем же плохо здесь?

Внезапно у одного из грубо сколоченных столиков начинается возня: кто-то кого-то поймал на шулерстве. Названный шулером встает и выстрелами из револьвера заставляет всех своих компаньонов по игре замолкнуть навеки. Потом, повернувшись лицом к другим посетителям салуна, все еще размахивая дымящимся кольтом, взрывается смехом. Нет, это не хохот, это вой довольного собою одичавшего охотника.

Господи, да неужто это творение рук твоих?! Черт с ним, Господи, он меня раздражает. Бросаю взгляд в его сторону, и кольт превращается в разъяренную кобру, которая жалит держащую ее руку. Еще раз. Еще… Теперь он уже воет иначе: это вой страха, вой ужаса. Так ничуть не лучше… Тогда он превращается в пылающий куст, но ничего пророческого не изрекает, а через минуту бабы уже подметают пепел с пола, а остальные опять пьют и шумят.

Я бросаю пустой бокал ближайшей женщине, но в ее руки падает благоухающая роза. Желаю остаться один — и только старый скрипач остается мучить свой многострадальный инструмент, но теперь чисто, не фальшивя. Из-под смычка струится мелодия, которая сперва больно касается ран, потом успокаивает и лечит, а в конце концов звучит торжественный финал. Еще раз пытаюсь избавиться От старика, но он играет дальше, не обращая внимания на мои усилия. Ну и черт с ним… Играет он и впрямь неплохо.

Суета сует… Тоскливый Господь тоскливо играет в свои тоскливые игры.

Тому, кто наблюдает за нами с высот, кажется, будто кто-то запустил кинопленку наоборот: я бегу по морскому побережью, ставя ноги в кем-то оставленные следы, и следы за мною исчезают…

Моментальный снимок: палата, двое врачей, склонившиеся над пациентом.

Палата: ослепительно белая. Все здесь словно покрыто слоем снега, на ледниках сурового севера — и стены, и потолок, и белье на единственной в палате кровати.

Врачи: в их склоненных фигурах, во взглядах холодных глаз ясно читается бессилие. Тот, что слева, держит в руках шприц, наполненный бесцветной жидкостью.

Пациент: мужчина, только руки и голова выглядывают из-под белого покрывала. Его руки невообразимо иссохли, лицо обезображено. Левая половина лица — сплошь незаживающие раны, из недр которых иногда выкатывается капля крови, словно мужчина плачет кровавыми слезами.

P. S. Если посмотреть на снимок под другим углом, можно заметить еще кое-что: на груди больного кольцами вьется большая чешуйчатая змея с зелено-изумрудными глазами. Она плюет ядом на незаживающие раны.

Сон, словно архивная кинолента, повторяет то, что произошло несколько лет назад. Цветущие сады на берегах океана — это Колхида, самый посещаемый курорт на Венере. Я и Дика счастливы, очарованы окружающей нас сказкой цветов. Мы резвимся и смеемся на синеватом лугу неземной травы.

— Смотри, смотри, что я нашла, — зовет меня Дика, и я лечу к ней.

Не важно, что она нашла, важно то, что она здесь, рядом со мной, что мы вместе, и отныне всегда будет так. Любимая показывает мне редчайшый цветок Венеры. До сих пор его видели всего лишь двое — первые колонисты. Они рассказывали, что наблюдали цветок издали, в труднодоступных местах. Поэтому многие считали, что он — всего лишь красивая легенда. До сегодняшнего дня я и сам думал, что этот цветок не существует. Любимая показывает мне «цветущую кобру» — так назван этот цветок первый увидевший его. Действительно, сходство поразительное. Под широкими, достигающими земли листьями какого-то дерева на вытянувшемся хвосте стоит разъяренная кобра, развернув капюшон, только вместо змеиной пасти — зеленый цветок поразительной красоты. Некоторое время мы любуемся необычностью цветка, потом, словно сговорившись, одновременно наклоняемся, чтобы вдохнуть аромат. И тогда безобидный цветок испускает струю — возле наших лиц в воздухе зависает тучка мельчайших капель. Дика их вдыхает, а левой стороны моего лица касается влага — влага густого, чужого тумана.

…Одурманенный, словно в наркотическом бреду, на подгибающихся ногах, я нес ее на своих плечах, пока весь мир в моих глазах не утратил свои краски и не поблек.

Падая, я ушиб плечо. Потом кто-то назойливо тряс меня. Что-то ужалило руку. Тихий голос пробился сквозь густую завесу, окутавшую мое сознание, и я услышал два самых страшных, самых ужасных слова: «Она умерла». Нет! Только не это, Господи, только не это! Я, никогда не веровавший в Тебя, умоляю! Да разве трудно совершить чудо, самое обыкновенное чудо?! Потом я провалился в Тартар…

Молодая медсестра с длинными черными волосами ветром неслась по больничному коридору. Увидев мужчину в белом, стоящего у окна и что-то отмечающего в блокноте, она вскрикнула:

— Доктор! Доктор, этот, из сорок седьмой! Открыл глаза…

— Вы не ошиблись?

— Нет, нет! Господи, он так на меня посмотрел…

Теперь по коридору бежали уже двое. Ворвавшись в палату, врач подскочил к аппаратуре, стоявшей рядом с единственной в этом помещении койкой. Не обнаружив в показаниях никаких изменений, он взглянул на больного, схватил его запястье, но, покачав головой, тут же отпустил. Рука тихо ударилась о край койки.

— Ошиблись, сестричка. Пять лег в коме — вряд ли он когда-нибудь откроет глаза…

— А что с ним, доктор?

— Вы слышали когда-нибудь о «цветущей кобре»? Когда мы еще ничего не знали о ее ядовитых свойствах, проклятый цветок погубил не один десяток людей. Этот человек одним из первых столкнулся с растением — и единственный остался в живых. — Помолчав, доктор добавил: — Наполовину. Так что, скорее всего, вам лишь померещилось.

Врач ушел. Медсестра, ссутулившись, стояла в углу. Губы ее тихо шевелились:

— Нет, я не ошиблась. Ты смотрел на меня, я видела…

Подошла, поправила свисающую руку больного. Отбросила со лба челку. Долго глядела на веки его глаз, ожидая, что вот-вот они дрогнут… Чуда не произошло. Пока не произошло.

Под изумрудным небом, у входа в большую темную пещеру, на голом черепе какой-то огромной рогатой твари сидит человек. Не смотрите на его лицо. Я же вам говорил, это неприятное зрелище.

Прикуриваю сигарету. Спичка рисует в воздухе сверкающую дугу и, соприкоснувшись с песком, гаснет. Медленно выдыхаю дым. Тихим призраком он стремится вверх, к небу. Откуда-то подкрадывается огромный, исхудалый пес. Присаживается рядом и глядит мне в глаза. Тушу сигарету о подошву ботинка. Поднимаю с песка гитару, нежно касаюсь струн. Пес прислушивается, бросает свою охоту на блох и, кажется, ожидает продолжения. Пальцы танцуют на струнах, в ночи звучит тихая и грустная мелодия, которую я любил играть тебе, Дика. Внезапно вступает пес — он воет, словно оплакивая кого-то. Наша боль так похожа… Если кто-нибудь услышал в ночи наш дуэт, по спине его, без сомнения, побежали мурашки, и, если путь его лежал в нашу сторону, он свернул с пути…