Соломон Барт - Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений

Но страшно было вопрошать —
Немотствовать в незрячей муке,
В пустынных звуках постигать
Недосягаемые звуки.

Я ждал: откликнутся цветы,
Деревья, шелесты ночные,
Из жадной гулкой пустоты
Восстанут шепоты шальные.

Я ждал… Я звал… Я замирал,
Земли касаясь жарким телом.
Но в теле тот же жил провал,
Томила та же власть раздела.

Кончалась мысль… Не быть иль быть?
Откуда эта жажда роста?
Откуда золотится нить
Над жизни призрачным помостом?

И я пошел, не слыша ног,
Бежал, хватая ветра гроздья.
И понял: дух мой одинок,
Душа моя — не прах, а гостья.

И билось сердце: вот сейчас —
Меж дня и ночи поворотом —
Не в первый, не в последний раз
Войду я в вечные ворота.

Ты пришла из такой темноты
В эту ночь, в слово, в смежность.
Из такой пустоты — в эту терпкую нежность,
В этот мир за окном,
В этот дом.

И жмешься ко мне: к моей немоте, наготе, пустоте.
Я слышу:
Свергается вечность с крыши
Дождем, огнем, мятежом.

Из мглы вырастает колонна
Сквозь клочья тумана, сквозь дождь.
Колонна — о Ты, вознесенный
Из мрака и гибели вождь.

На цоколе тайны и веры,
Как бог, Ты недвижим и нем.
И ветер, и крылья без меры
Стучат о твой каменный шлем.

И снова текут хороводы,
И нищий проносит суму,
И движутся суша и воды
В твою полнодумную тьму.

Не трубы прогремят, не трубы
Тревогой озарят тот день.
На восковые скованные губы
Возляжет пепельная тень.

И пепел, нацелованный жестоко
Тоской и муками земли,
Расскажет вам, что я избыл все сроки
И все повинности мои.

Исполнюсь тишины и тленья…
Цветы, колосья шевеля,
Воздаст мне мудростью забвенья
Цветенью верная земля.

Не трубы прогремят, не трубы
Тревогой озарят тот день.
На восковые скованные губы
Возляжет благостная тень.

Где вечные дрожат туманы
И в сини распылен сонет,
Где слышен молот истукана
И сердце есть, и сердца нет, —
Твой дух стремительный одет
В иную плоть, в иные раны.

Там звездные клубятся станы,
Вселенский дым земных высот.
Там в синей проруби тумана
За бездной бездна восстает.
Испей из звездного стакана
Заветной гибели полет.

И слышен молот истукана,
И сердце есть, и сердца нет.
И в звездном кружеве туманы
Кладут на раны тихий свет.
И сердце есть, и сердца нет.
И вечные дрожат туманы.

Я предвосхитил всё мечтой:
Всю боль, всю бренность наслажденья.
Свершенья нет. Так чередой
Стихают юности волненья.

Не родились мои цветы,
Моя любовь не воплотится,
Лишь робкому, как тень, приснится
Виденье вещей красоты.

Был полдень. Солнца золотей
Сверкали купола церквей
И в небе, синеву качая,
Летела птиц залетных стая —
Там далеко, там в вышине
Покорна солнцу и весне.
По улице, где вереницы
Спешащих праздно — враг столицы,
Виясь, взмывая исподволь,
На дрогах гроб, шатаясь, шел.
Казалось, бездна вдруг зевнула
И бденьем вечности дохнула.
К кладбищу, в вещей сени мир,
Звал скорбным шепотом псалтырь,
Звал певчих хор, креста наклон
И мертвеца сокрытый стон.
Звал рокот призраков живых
В одеждах, в пятнах золотых,
В гудках, в звонках, в смятенном дне
На гулких улиц глубине,
И всё угрюмей, всё темней
В тени окон, в тени дверей
Вставал из камня Тайны лик,
Звал каждый шорох, каждый вскрик…
Туда, туда, сомкнув ресницы,
За черной-черной колесницей
Всё поплыло, как перед сном,
За шагом шаг, за домом дом.

А в небе всё неслася стая,
То серебрясь, то утопая.
И всё струились купола…
О, крылья крыл — колокола!

Всем свершениям порукой
Миг безумный, миг шальной.
Что ж, вертись, кольцо разлуки.
Кто со мною? Ты ль со мной?

«Выходи, моя шалунья!»
Вот он стройный в бубен бьет.
Я, канатная плясунья, —
Выйду, выйду в свой черед.

Зык музыки… Карусели…
Барабанной дроби жгут.
Мимо пляшущих качелей
Мчатся в вечность пять минут.

Мчатся дети в небосклоны.
Ветер… Листья… Дым зеленый…
И церквей святые звоны…
И молитва пред иконой…

Запрокнулись земные
Руки золота и сна.
Ропщет бубен. Ждет стихия.
Эх, раздайся глубина!

Я — струна. Я — тетива.
Я ли, я ль дышу едва?
Восхожу, небес касаясь,
Жарким телом содрогаясь.

Чтоб родиться — нужно умереть.
В тленье кануть — в тлении сгореть.
Ты не бойся тела: плотью дух сожги.
Все безумства мира, все пути — твои.

Синий пламень… Синяя река…
Синий пламень… Первая строка…
Дрогнула завеса. Ярый, золотой
Всходит мир телесный — юный мир земной.

Но ты ушла… И долго, долго наизусть
Я повторял и шелесты, и мглу, и звезды,
И за окном плюща свисающие грозды,
И вдоль гардин луны стекающую грусть.

Твой четкий шаг, твой тихий шаг вдали угас…
В секунды обернувшись, в мерное звучанье,
Он повторял за мной и звезды и молчанье,
Врастая в пустоту, в огромный ночи час.

Я у стола, непризнанного Богом алтаря,
Где ум сгорал и сердце в муках задыхалось,
В бореньи изнемог… Скончалась ночь. Горит заря.
И ветр в окно летит. Метет крылом усталым.

Убить себя? Иль в лавку побежать за табаком —
Не разберу. Дышу… Дышу… И засыпаю!
Но сердце вновь: как стану жить людским, незрячим днем?..
И слышу плеск и вижу взлет воздушной стаи.

Взлететь? О, если б можно вздыбить лоно бытия
И разбросать судьбы бесчувственные звенья!
Но ты, судьба, не можешь быть иною. Ты — земля.
И в мудрости всеутишающего тленья —

И смерть и жизнь, две тени без лица, подруги две
Объемлют мир, в моей сдружились голове,
Толкаемой, как все, к суровому пределу.
И служат общему досмысленному делу.

О, тишина, о, веянье миров,
Давно померкших и гонимых
Пустот зиянием. Шатание гробов
В провалах бездн неисчислимых.