Лазарь Лазарев - Живым не верится, что живы...

Но как быть с тем, что его нынешнее понимание событий войны не во всем совпадает с их прежними представлениями автора (я это только что показал, цитируя Симонова), — как быть с этим? Как реализовать в такого рода публикациях нынешнее, более зрелое понимание? Вот в чем вторая задача. У литератора, публикующего свои старые записи или дневники, если он хочет быть верен исторической правде, не причесывать их на современный манер, у такого литератора остается один путь: основательного и деликатного комментария. Он должен там, где возникает эта необходимость, найти способ, не вторгаясь в старые записи, не редактируя и не подчищая их, углубить, уточнить или оспорить свои впечатления или суждения военной поры.

Симонов осознал эту важную и требующую на практике разных решений проблему довольно рано и сначала не на собственном опыте, а размышляя о прочитанных рукописях. Вот отрывок из его письма, датированного 57-м годом, в котором он намечает такой путь: «Вообще-то я бы представил себе книжку „Записки фронтового корреспондента“, сделанную уже сейчас, которая бы состояла из двух потоков: первый — что я видел сам, своими глазами, и второй — что мне люди рассказывали о себе и других. Первый поток составили бы дневниковые записи, второй поток должен был бы родиться не столько из напечатанных в свое время корреспонденций (как в той рукописи, отзывом на которую было это письмо. — Л. Л. ), сколько из записей разговоров с людьми во фронтовых блокнотах, если таковые сохранились…»

В другом, более позднем — 63-го года — письме уже, в сущности, им намечена структура собственных дневниковых книг (думаю, «Сто суток войны» были уже задуманы), хотя и в нем речь идет тоже о присланной на отзыв рукописи: «У меня родилась мысль (может быть, запоздалая): не сделать ли всю эту книжку как тогдашний дневник с сегодняшними комментариями? Может быть, это следует подчеркнуть и графически — скажем, тогдашние записи набрать корпусом, а нынешние примечания курсивом?.. При такой форме будет и ощущение полной достоверности и будет возможность, сохранив эту достоверность тогдашних обстоятельств, чувств, поступков, мыслей, высказать и то, что вы по этому поводу думаете и чувствуете сейчас…»

Так были сделаны «Сто суток войны», затем эта форма, опробованная и освоенная Симоновым, становится все гибче и свободнее. Увеличивается объем примечаний позднего времени, в них шире используются документы, письма, другие материалы — печатные и архивные. Меняется даже место примечаний: в «Ста сутках войны» они шли в конце как академического типа комментарии, в «Разных днях войны» они уже внутри дневникового текста, там, где для них возникает повод. Разумеется, для читателей удобнее этот вариант. Конечно, удобства читателей — дело не последнее, с этим нельзя не считаться, но суть все-таки не в этом. А в том, что все весомее становилась смысловая нагрузка, которую несут примечания, вырастало их значение, и они вполне обоснованно начинали и внешне претендовать на большее «равноправие» с дневниковыми записями — в самом тексте, а не где-то в конце книги, главы или страницы, на одинаковый, столь же крупный шрифт.

В «Разных днях войны», если быть точным, их уже не назовешь даже примечаниями, — это нечто более серьезное и основательное. Это заметки, которые все вместе образуют то, что можно назвать общей панорамой войны. С этой панорамой, какой она представлялась писателю, всю жизнь свою посвятившему изучению и осмыслению того грозного времени, и соотносятся дневниковые записи. Благодаря такой конструкции, такому монтажу изображение войны и становится в этой книге столь объемным, стереоскопическим.

Приведя запись беседы с гвардии сержантом Канюховым, воевавшим еще в первую мировую войну, и вспоминая тот преувеличенный интерес, который был у военных корреспондентов к старым бывалым солдатам, Симонов обстоятельно, самым тщательным образом проанализирует сложные причины этого явления, природу некоторых ходячих представлений того времени, которым и сам отдал дань, сравнит боеспособность русской армии в первую и советской во вторую мировые войны. Кстати, это помогает нам понять, что было истинным в такого рода образах и мотивах, возникших во многих произведениях военных лет — в том числе и Симонова, — а что было рождено преувеличенным интересом и ходячими представлениями.

Рассказывая о боях местного значения на исходе нашего наступления под Москвой ранней весной 42-го года, боях, которые, как правило, уже успеха почти не приносили, а жертв стоили немалых, размышляя нынче, почему так происходило, Симонов раскроет то, что за этим стояло: не преодоленная еще привычка воевать по старинке, недостаток опыта и мастерства, неумение — с точки зрения оперативного искусства — мыслить широко и дальновидно.

Вспоминая о том потрясении, которое он испытал, прочитав известный приказ № 227: «…Движение жизни представлялось в будущем каким-то прыжком — или перепрыгнуть, или умереть!» (это настроение выплеснулось в двух написанных в те дни его стихотворениях — ставшем сразу же знаменитым «Убей его» («Если дорог тебе твой дом…») и менее известном «Безымённое поле») — Симонов, опираясь на полученное через много лет письмо фронтовика, теперь отметит не только роль этого приказа, в котором с мужественной правдивостью говорилось о нашем «отчаянном положении», но и скажет о том, чего не почувствовал и не понял тогда. Приказ «Не шагу назад!», как его очень часто называли в дни войны, оказался действенным, потому что выражал готовность многих и многих тысяч людей стоять насмерть, защищая Родину: «Если рядовые по состоянию своего духа не хотят или не способны по-настоящему воевать, то никакие самые грозные приказы, никакие крутые меры не заставят их это сделать и не удержат от бегства. Самые талантливые военачальники и опытные командиры будут бессильны что-либо сделать».

Я выбрал наудачу эти примеры — они могли быть иными, потому что возможности для выбора велики — с одной целью, чтобы сделать наглядным тот принцип подачи материала, к которому в результате поисков и проб пришел Симонов. Это сопоставление и сочетание двух точек зрения, между которыми много лет жизни, двух взглядов, у каждого из которых есть свои преимущества. Один — это сами фронтовые записи — взгляд в упор, точно фиксирующий происходящее, во всех деталях и подробностях, которые — отступи чуть дальше — плохо различимы, стираются, размываются. Второй — «съемка» идет уже издалека, когда отчетливо видны стратегические факторы, проступает связь явлений, обнаруживаются причины и следствия, открывается все то, что с близкого расстояния разглядеть невозможно. Это взаимодополняющие и взаимообогащающие друг друга планы действительности. Органическое их соединение и делает «Разные дни войны» книгой уникальной.