Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Я не думаю, что Макс Фриш осознавал свою близость к основополагающим позициям либерализма. Понятия либеральный и либерализм приобрели в Швейцарии слишком отчетливый партийно-политический смысл, чтобы он мог беззаботно ими пользоваться. Кроме того, в публичном дискурсе противоположность между либеральным и консервативным мышлением, еще в XIX веке имевшая конститутивное значение, была заменена оппозицией левые и правые. Правыми считались теперь в равной мере и либералы, и консерваторы. Из-за этой плакатной терминологии люди перестали осознавать революционное содержание либерализма. Однако именно оно продолжало жить в сердцевине мышления Фриша и в значительной мере определяло его экзистенциальный опыт. Это привело к парадоксу: либеральное бюргерство причисляло Фриша к левым, критиковало его как левого и в конечном счете установило за ним полицейский надзор, хотя он был выразителем только той идеи, которую изначально выдвинуло само это бюргерство. Конечно, его не особенно волновала проблема народной школы, да и свобода торговой или предпринимательской деятельности не относилась к числу насущных для него тем. Но мысль, что за свою жизнь несет ответственность исключительно он сам и что его долг — прожить жизнь во всей полноте предоставляемых ею возможностей: такая мысль была для Фриша осью существования. Извлечь максимум из отведенного нам срока жизни: максимум написанных произведений, жизненного опыта, исполнения задуманного, да даже и просто счастья (причем по своей воле, а не следуя заповедям какого-то бога или предписаниям общества), — этот долг стал для него наивысшим законом. Законом, который он сам себе дал, побуждаемый к тому разумом и свободой. Три неотчуждаемых права человека, сформулированные в самом начале американской «Декларации независимости» — «жизнь, свобода и стремление к счастью», — определяли все существование Фриша.

Дело тут не в эгоизме. И не в гедонизме. Фриш порой называл себя эгоманом, но никогда — эгоистом. Он хотел, чтобы закону, которому он следует, следовали и другие люди. Чтобы этому закону следовали также и общество, и его, Фриша, родной город, и вся Швейцария. Прорваться к себе самому и обрести свободу (проявив мужество; сознавая, что будущее таит в себе огромное многообразие шансов и возможностей): этого он требовал и от Цюриха, и от всей страны. Прогресс — в изначально-либеральном смысле — ничего другого и не предполагает. Поэтому, например, Фриш призывал свою страну к строительству нового, подлинно современного города [252] См.: «осторожно: Швейцария: Беседа о нашем положении и призыв к действию» ( achtung: die Schweiz. Ein Gespräch über unsere Lage und ein Vorschlag zur Tat // Basler politische Schriften 2. Basel, 1955). Книжечка сигнально-красного цвета, которая вышла в свет без имен авторов, но с указанием на титульном листе: «Эта брошюра является результатом дискуссии между Луциусом Буркхардтом, Максом Фришем и Маркусом Купером» <���…>. Связанный с ней проект, как кажется, был подготовлен уже в Пятой тетради романа «Штиллер», где Штиллер рассуждает об архитектуре Швейцарии и ее несостоятельности перед лицом современных задач. Под такой несостоятельностью он не в последнюю очередь имеет в виду хаотическую застройку ограниченных в Швейцарии равнинных территорий. С точки зрения сегодняшнего дня этот фрагмент романа представляется пророческим. [См.: Фриш М. Штиллер / Пер. Т. Исаевой. Т. 2. С. 18–25. — Примеч. переводчика. ] Уже там мы можем прочесть фразу, с которой, как с пароля, начинается брошюра «осторожно: Швейцария»: «Нельзя быть реалистом, не руководствуясь какой-либо идеей». — Примеч. П. фон Mamma. . Такое строительство должно было стать для граждан Швейцарии подтверждением наличия воли к совместному формированию будущего.

Если бы за страстью Фриша к новым начинаниям и к самореализации скрывались лишь эгоизм и гедонизм, какое дело ему было бы до других? До своих сограждан? До родины? — Никакого. — Но в действительности он очень даже о них заботился, заботился постоянно, вплоть до последних дней на смертном одре. Он сам страдал от неподвижности и хотел помочь другим людям преодолеть ее. Он ненавидел инстанции, способствующие обездвиживанию, и они ненавидели его. Ядро эстетики Фриша и его понимания литературы — а именно, стремление ставить вопросы так, чтобы читатели «не могли больше жить без ответа: без их ответа, их собственного» [253] «Дневник 1946–1949»: Tagebuch 1946–1949 //Frisch М. Gesammelte Werke in zeitlicher Folge / Herausgegeben von H. Mayer unter Mitwirkung von W. Schmitz. Band II. Frankfurt а. M., 1976. S. 467 . — Примеч. П. фон Mamma. , — было нацелено на динамизацию общества. Если же общество сопротивлялось заманивающим и настоятельным призывам к динамизации, фришевское понятие динамизации сближалось с понятием динамита. Фантазии Макса Фриша, связанные с динамитом и насилием, всегда обусловлены контекстом такого рода: поскольку Бидерман [254] Главный персонаж пьесы Фриша «Бидерман и поджигатели». не желает ничего предпринимать, он взлетает на воздух.

В таком же духе следует понимать и пьесу о жизни и страданиях графа Эдерланда (длительный, так и не завершенный проект Фриша) [255] Речь идет о пьесе «Граф Эдерланд», известной в нескольких редакциях (1951, 1956, 1961 г.). . Эдерланд — уважаемый юрист, прокурор — в один прекрасный день берется за топор и, совершив акт насилия, завоевывает себе экзистенциальную свободу. «Приватный» топор Эдерланда соответствует динамиту, который «публично» используют поджигатели [256] В пьесе «Бидерман и поджигатели». . Суть этого драматического проекта нельзя ухватить, если сразу ставить нравственный вопрос — об оправданности убийства. Как только мы сделаем это, процесс логического постижения пьесы уклонится на ложный путь [257] Реакция Дюрренматта на пьесу — отчасти скептическая, отчасти уважительная — привела к ответному письму Макса Фриша (от 15 февраля 1951 г.), которое можно считать самым важным и содержательным комментарием к этому трудному произведению. Фриш представляет здесь графа Эдерланда как мифическую фигуру, которая существует лишь в легендах и балладах, но может внезапно настолько кого-то захватить, что этот Кто-то отождествит себя с нею. Так происходит с прокурором, когда он уходит из дому, захватив с собой спрятанный в кожаной папке топор. [См.: Переписка: Макс Фриш — Фридрих Дюрренматт // Иностр. лит. 2002. № 9. С. 225–227; перевод Е. Кацевой; письмо от 17 (так!).2.1951. — Примеч. переводчика. ] — Примеч. П. фон Mamma. . Ведь за фигурой Эдерланда (как и за Бидерманом) скрывается, можно сказать, физический эксперимент. Как долго будет выдерживать закрытый, прочный сосуд нарастающее давление извне? «Сосуд» может быть и личностью, и городом, и страной, и континентом, и миром. Напрашивается мысль, что речь здесь идет не столько о нравственной проблеме, сколько о физике. А значит, разбирая сновидческую историю графа Эдерланда, мы не должны сосредотачиваться на нравственной оценке убийства и вообще насилия. Ведь паровому котлу, когда он взрывается, никто не говорит: ты не вправе это делать.