Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Мошенник ли этот герой? — Отчасти мошенник, конечно. — Черт? — Его имя, Турель, имеет нечто общее с «чертом» даже по звуковому составу, а уж соблазнителем он является несомненно, равно как зачинщиком и подстрекателем. Правда, определение «черт» в данном случае кажется слишком однозначным. Турель ведь не только преступник, но и жертва. И все-таки что-то дьявольское в нем есть, даже в теологическом смысле: ведь черт это падший ангел. В романе имеются скрытые религиозные аллюзии. Название городка Яммерс (место, где разыгрывается действие также и предыдущего романа Вальтера, «Немой») [278] В русскоязычном издании обоих романов этот город называется Мизер. См.: Вальтер О. Ф. Немой. Фотограф Турель / Пер. С. Белокриницкой. М.: Молодая гвардия, 1974. ведет свое происхождение от Jammertal, «юдоли скорбей», как обозначается в старинных церковных песнях посюсторонний мир, погрязший в греховности и бедствиях и ожидающий спасения. Почти в самом конце Альберт говорит Турелю: «На всех на нас тяготеет первородный грех» [279] Там же. С. 339. . Турель в ответ смеется, но чувствует себя уязвленным. А в следующей фразе наконец делает признание: что этот Альберт, друг, который всегда пристальней всех прочих людей наблюдал за ним, на самом деле — его фантазия, особая конструкция внутри его бесконечного говорения. Турель нуждается в Альберте, чтобы вершить над собой суд, который он сам инсценировал и все же не признает законным. Значит, он сам и придумал фразу про «первородный грех». А новорожденный, к которому этот лжец, бродяга и мелкий мошенник в конце книги направляется, приобретает черты младенца-Спасителя.

И еще не следует забывать: Турель — художник. Он фотограф, место которого в истории современной фотографии может быть точно обозначено. Подобно Вернеру Бишофу [280] Вернер Бишоф — швейцарский фотограф и фотокорреспондент. , он исходит из эстетики Ханса Финслера [281] Ханс Финслер — швейцарский мастер фотографии, представитель художественного направления Новая вещественность. , но делает следующий шаг — к документальной фотографии. В романе эти две позиции представлены, с одной стороны, изолированным галечным камнем, сфотографированным при изощренно продуманном освещении, а с другой — попытками сделать панорамный снимок цементного завода. И еще фотограф Турель экспериментирует с лицом молодой женщины, Принцессы Бет, которое он снимает двенадцать раз подряд, на один и тот же кадр, что тоже соответствует подлинно художественному поиску в духе Бишофа. Это чаще всего цитируемая сцена романа. И вместе с тем — одна из наиболее тягостных. Потому что пока Турель двенадцать раз выбирает ракурс лица и фиксирует его на пленке, он соблазняет свою наивную модель — что-то втолковывая ей, рассказывая. Ведь он еще и прирожденный рассказчик, художник словесного искусства, умеющий употреблять слова и искажать их смысл. Лжец, достигший в своих лживых измышлениях высот подлинного артистизма. Писатель, пусть и не написавший ни одной книги. Он описывает девушке дом, в котором они поселятся вместе, и счастье совместной жизни: описывает так, что его слушательница потом уже не сможет это забыть; и даже когда Турель ее предаст, бросит, когда ее психическое здоровье разрушится, она будет с трогательной уверенностью в правдивости чудного рассказа вновь и вновь пересказывать однажды услышанное. Уже на этом примере видно, в какой большой мере (и в каком тревожном смысле) «Господин Турель» является, помимо прочего, романом о художнике. Этот художник — не жертва общества, хотя и притворяется таковой. Из тех патетических ролей, которые в Швейцарии могут достаться художнику, и особенно писателю, Турелю ни одна не подходит. Он не страдает от здешней ограниченности, не становится политической совестью страны, его не изгоняют из человеческого сообщества (скорее он сам себя изгоняет), он не непризнанный гений и не одинокий мудрец; он просто-напросто человек, обладающий несомненным талантом и вместе с тем, что называется, ветреный малый. Такое тоже бывает. Хотя мы, швейцарцы, не любим заострять на этом внимание. Расхожие клише для нас более привлекательны. Достижения Вальтера в плане разрушения таких клише тоже еще по-настоящему не оценены.

Повсюду пыль, повсюду этот особый язык, яммерс-дойч [282] В русском переводе «мизерский немецкий», «мизерный немецкий». Выражение «яммерс-дойч» (Jammers-Deutsch) можно понять как «немецкий диалект Яммерса» или как «убогий немецкий». . Такое обозначение языка употреблено уже в первой фразе и на всем протяжении романа сохраняет странный призвук. Как будто речь идет о языке лжи, языке, на котором можно говорить двусмысленно. Альберт однажды бросает замечание, что это «типичный язык немецких швейцарцев как таковых, нейтралов, которые умеют сидеть между двух стульев и уклоняться от всякой ответственности…» [283] Там же. С. 279. . На секунду здесь разрывается замкнутая система плотно пригнанных друг к другу романных образов и мы видим происходящее в более широком контексте швейцарской политики и истории швейцарского менталитета. Только на секунду; читая книгу, это место вполне можно не заметить, но если читатель в самом деле расслышал сказанное, целое предстанет перед ним совсем в другом свете. Столкнувшись с этой фразой, читатель еще не знает, что Альберт — выдумка Туреля, его воображаемый двойник (как девять лет спустя Малина, персонаж одноименного романа Ингеборг Бахман, станет обособившимся аспектом главного персонажа, женщины). Как только мы это узнаём, роман начинает прочитываться по-другому, что очень увлекательно. Теперь внезапно мы понимаем: «куньи глазки» [284] Там же. С. 277. Альберта — глаза самого Туреля; а значит, и куницы в лодочном сарае и в подвале, одна из самых удачных придумок автора книги, должны рассматриваться как эманации измученной и недоброй души фотографа.

Критик Вальтер Видмер, который подарил швейцарской литературе не только множество блестящих эссе, но и блестящего писателя — в лице своего сына Урса, — много лет назад с воодушевлением приветствовал появление романа «Господин Турель». Тогда же он решительно заявил, что эту книгу непременно нужно читать два раза подряд. Тут он прав. Кто воспримет этот совет всерьез, может не опасаться, что ему придется совершать двойную нудную работу по интерпретации трудного произведения: второе прочтение окажется невероятно увлекательным. Теперь части головоломки соединятся. Густой туман рассеется, станет почти прозрачным. Правда, не вся паутина лжи порвется, кое-какие вопросы останутся нерешенными, но зато теперь можно будет отчетливо увидеть главные части конструкции. Каспар Турель, возможно, предстанет в еще более неприглядном свете, потому что на него перейдут и прегрешения Альберта (скверная история в Кербруге, например), но теперь мы гораздо яснее увидим в нем человека, который борется со своей виной. За его неистовой речью скрывается беда, что делает его для нас более близким. Я имею в виду, например, те моменты, когда он способен только кричать, когда искусное плетение его речи разрывается таким криком, будто Туреля подвергают пытке: один раз это случается в том ключевом эпизоде на вокзале Лиса [285] Лис — коммуна в Швейцарии, в кантоне Берн. , который заканчивается пробуждением в тюрьме, а второй — в самом конце, прежде чем рабочие изгоняют Туреля из Яммерса; теперь мы истолковываем эти эпизоды как моменты принятия решения.