Михаил Габович - Памятник и праздник: этнография Дня Победы

[23] См. также реакцию на этот инцидент официальной республиканской газеты «Вести республики» (2013. № 86. 8 мая).

[24] См., например, обращение к ветеранам Рамзана Кадырова, опубликованное в газете «Молодежная смена» (2013. № 35. 9 мая).

[25] О значении античеченского расизма для конструирования понятия «черный», а также для новой формы расизма см.: Резникова О. Роль категории gender и race в исследовании постколониальности в России. Оплакиваемость и чеченский феминизм // На перепутье: методология, теория и практика ЛГБТ и квир-исследований / Ред. — сост. А. Кондаков. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 2014. С. 33–36; Reznikova O. Op. cit.

[27] См.: Обращение Главы Чеченской Республики, Героя России Рамзана Кадырова, в связи с Днем памяти и скорби народов ЧР // Столица. 2013. № 49(1141). 8 мая.

.

Основанный в 1783 году, Севастополь — часть богатой и разнообразной истории Крыма. Переход полуострова из состава РСФСР в УССР в 1954 году привел к тому, что после распада Советского Союза он стал частью независимой Украины. При этом особое положение Крыма было закреплено в его статусе автономной республики. Выражалось оно и в периодических осложнениях межэтнических отношений, особенно после возвращения высланных в Узбекистан крымских татар. Пока Украина и Россия пытались совместно решить вопрос базирования Черноморского флота, Севастополь оставался центральной проблемой геополитического положения Крыма. Еще до событий 2014 года сложился особый статус Севастополя как города, административно подчинявшегося не Крыму, а напрямую Киеву, где назначался председатель городской администрации (мэр).

Еще одна особенность Севастополя — его уникальная мемориальная культура, которая видна не только во множестве памятников и в архитектурной преемственности[1], но и в динамичной практике перформативной памяти: парадов, исторических реконструкций, военных выставок и мемориальных церемоний. Характерная севастопольская традиция военно-образовательных экскурсий уходит корнями в советский период и представляет собой особый тип коммеморативного действия: рассказывая о местных достопримечательностях, гиды формируют для гостей города исторический нарратив воинской славы[2]. Более того, присутствие в Севастополе Черноморского флота делает город действующей военно-морской базой, превращая его в живое место памяти, обеспечивая визуальную преемственность его истории. В ней перекликаются события Крымской войны (1853–1856) и Великой Отечественной (1941–1945). Первая (1854–1855) и вторая (1941–1942) обороны Севастополя в культурной памяти города отсылают друг к другу, что создает впечатляющий нарратив о стойкости «города воинской славы»[3].

Споры о праве и легитимности на национальном и региональном уровнях очень часто отсылают к исторической памяти. Один из недавних примеров — аннексия Крыма и Севастополя в марте 2014 года, которая оправдывалась с помощью таких конструкций, как «историческое значение», «общая история», «в сознании людей Крым всегда был и остается неотъемлемой частью России»[4]. Настоящая статья построена на материалах, собранных мной в ходе полевой работы в Севастополе в 2011-м и 2012 годах. В них можно увидеть, как мемориальная инфраструктура города, в основу которой легла низовая инициатива, поддерживала и продвигала российскую имперскую идентичность в годы, когда Севастополь и его жители оказались «подвешенными» за пределами тех империй, к которым они исторически принадлежали — Российской империи и СССР.

Я ограничиваю свой анализ торжествами в честь Дня Победы — мощным примером того, как культурная память может быть перформативной. Не собираясь игнорировать текстуальные формы памяти (например, литературу, воспоминания, искусство, музыку и кино), я хочу подчеркнуть, что именно оживление этих форм поддерживает и воспроизводит память. Пол Коннертон утверждает, что «образы прошлого и вспоминаемое знание о прошлом […] передаются и поддерживаются благодаря более или менее ритуальным представлениям»[5]. Тезис Коннертона, указывающий на «телесные практики» перформативной памяти, помогает увидеть формы ритуализованной реконструкции истории в участии разных групп населения — десятков тысяч местных жителей и приезжих — в торжествах 9 мая. Для ритуала характерны повторяемость и воспроизводимость во времени, его можно в конечном счете определить как «зрелище, в котором участвуют сознательно, потому что оно имело место раньше и повторится в будущем»[6]. Например, когда севастопольские ветераны с гордостью вспоминают, как они отмечали День Победы каждый год начиная с 1945-го, они подчеркивают преемственность традиции, чтить которую считают своим долгом. Эту традицию они хотят передать и новым поколениям[7]. Кроме того, отдавать себе отчет в ритуальном характере реконструкции событий прошлого важно и в отношении особых религиозных коннотаций перформативной памяти. У торжеств, связанных с Днем Победы, есть определенное трансцендентное измерение: их участники поминают погибших, воздают должное принесенной ими жертве, увековечивая память о них и собственное чувство исполненного долга .

В недавней статье Сергея Ушакина через понятия «перформативных ритуалов» и «исторических реконструкций» описаны военные парады на Красной площади[8]. Особенно подробно он анализирует «парад памяти» 2011 года, в котором в свою очередь, был воссоздан парад 7 ноября 1941-го. Во время реконструкции на большом экране показывали кинохронику парада шестидесятилетней давности, так что участники реконструкции словно перемещались из прошлого в настоящее[9]. Ушакин, однако, не дает примеров того, как День Победы проходит в других городах России. Описывая торжества 2010 года, Ушакин пишет, что «постановочную церемонию в российской столице усилила […] массовая патриотическая хореография […] Одновременно с московским парадом его локальные варианты были запланированы в 17 городах России»[10].

Проблема с этой формулировкой заключается в том, что местные события рассматриваются как «малые версии» события центрального. Даже не вдаваясь в обсуждение вопросов масштаба, само понятие «версии» в лучшем случае недооценивает локальное содержание праздника, а в худшем — полностью его отрицает. Получается, что роль локальных событий в том, чтобы просто усилить и воспроизвести (а не расширить) московские торжества. Ушакин полагает, что «копирование» парада создает «ощущение присутствия, […] подкрепленное новыми медийными технологиями»[11]. Он снова возвращается к идее «совместного присутствия», когда описывает трансляцию концерта «Песни Победы», состоявшегося в 2010 году на стадионе в Лужниках: