Михаил Габович - Памятник и праздник: этнография Дня Победы

Подобное обострение могло стать результатом неуклюжих действий или сознательных манипуляций со стороны как местных политиков, так и российского руководства. Российская власть фактически объявила себя официальным распорядителем наследия победы и привязала «победную» коммеморацию войны к идентификации с сегодняшней Россией и ее коммеморативной политикой. С этой целью была создана инфраструктура символического коммеморативного присутствия, например раздача георгиевских ленточек, с использованием как дипломатических представительств, так и неформальных каналов [15]. Многие политики в странах Восточной Европы, в свою очередь, выстраивая связь между 1945 г. как началом или продолжением советской оккупации и современными усилиями по нациестроительству, оказались готовы согласиться с такой интерпретацией. Действуя вместе, они создали условия, в которых коммеморативные практики постепенно национализировались и этнизировались, а местные коммеморативные меньшинства стали заложниками большой геополитической игры. Выражая свое недовольство собственным политическим или социальным статусом через обращение к старым советским и новым российским символам победы, они волей-неволей стали восприниматься как представители России, хотя их поддержка российским руководством практически всегда оставалась символической [16][50].

В максимально наглядной и трагической форме все эти конфликты проступили в 2014–2015 гг. после Майдана, аннексии Крыма, пожара в одесском Доме профсоюзов и начала войны на юго-востоке Украины. Коммеморативные мероприятия 9 мая стали политизированы до предела. В Украине приверженцы «победной», героической, пророссийской, русифицированной коммеморации и сторонники национализированной, виктимной памяти о войне стали называть друг друга «фашистами» и «колорадами», а попытки сохранить отстраненный взгляд на коммеморативные практики зачастую встречались в штыки и воспринимались обеими сторонами как трусость или предательство. Не говоря о том, что отсылки к 1939–1945 гг. постоянно и самым тесным образом переплетались с сегодняшними военными событиями, воплощаясь во вполне конкретных действиях: от возвращения в эксплуатацию советских танков-памятников[51] до «парада пленных» в Донецке[52] и новой битвы за Саур-могилу[53]. Подобная война интерпретаций наложила свой отпечаток и на то, как отмечалось 9 мая за пределами Украины: уже к 2015 г. «украинские» и «российские» праздники повсеместно происходили раздельно. Эти коммеморативные конфликты и попытки их преодоления наблюдала уже новая исследовательская команда[54]. Вполне возможно, что день 9 мая 2013 г., который описывают представленные ниже статьи, завершил очередную эпоху в истории празднования Дня Победы. И вместе с тем уже тогда были отчетливо видны зародыши новых процессов (имеющих аналоги во всем мире): индивидуализации памяти о павших, перевода коммеморации из общегосударственного в семейный контекст. Подобная индивидуализация, восприятие большой истории и современности через призму истории семейной, в свою очередь, также проблематична[55]. И все же будем надеяться, что именно она, а не война национальных коммеморативных культур, станет определяющей для нового этапа истории праздника.

[5] См. также актуализированное изложение этого контекста в статье: Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. Kriegsgedenken als Event. Der 9. Mai 2015 im postsozialistischen Europa. Zur Einleitung // Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. Op. cit.

[6] Бордюгов Г. Октябрь. Сталин. Победа. Культ юбилеев в пространстве памяти. М.: АИРО-XXI, 2010. С. 170.

[7] Критику подобных подходов, исходящих из тоталитарной модели социалистических обществ, применительно к праздничной культуре см. в статье: Cojocaru L. D., Cash J. R. Approaching Festive Culture after Socialism: Historical Ruptures, Continuities of Memory // Interstitio. East European Review of Historical and Cultural Anthropology. 2013. Vol. V. No. 1–2 (9–10). Р. 5–15, особенно p. 6–7.

[8] Щербакова И. Над картой памяти // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа / под ред. М. Габовича. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 195–209; Прусс И. Советская история в исполнении современного подростка и его бабушки // Там же. С. 210–221.

[9] Certeau M. de. L’invention du quotidien. T. 1. Arts de faire. Paris: Gallimard, 1990 [1980]. P. 62–63 (см. русское издание: Серто М. де. Изобретение повседневности. Т. 1. Искусство делать. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013).

[10] Zorin A. Are We Having Fun Yet? Russian Holidays in the Post-Communist Period [1998]. P. 7–8. URL: http://web.stanford.edu/group/Russia20/volumepdf/zorin.pdf(дата обращения: 05.08.2015).

[11] Множество образцов подобных исследований представлены в сборниках и обзорных работах, посвященных сравнению традиций «памяти о войне» в России, Германии и других странах. См., например: Память о войне 60 лет спустя…; Kurilo O. Der zweite Weltkrieg im deutschen und russischen Gedächtnis. Berlin: Avinus-Verlag, 2006; Bonner W., Rosenholm A. (eds.). Recalling the Past — (Re)constructing the Past. Collective and Individual Memory of World War II in Russia and Germany. Helsinki: Aleksanteri Institute, 2008; Bauerkämper A. Das umstrittene Gedächtnis. Die Erinnerung an Nationalsozialismus, Faschismus und Krieg in Europa seit 1945. Paderborn; München; Wien; Zürich: Ferdinand Schöningh, 2012. S. 26–261; Baraban E. V. The Battle of Stalingrad in Soviet Films // Baraban E. V., Jaeger S., Muller A. (eds.). Fighting Words and Images: Representing War across the Disciplines. Toronto; Buffalo; London: Toronto University Press, 2012. P. 237–258.

[12] См., например: Дубин Б. Бремя победы. Борис Дубин о политическом употреблении символов // Критическая масса. 2005. № 2. URL: http://magazines.russ.ru/km/2005/2/du6.html(дата обращения: 24.10.2009); 75 % жителів України святкують День Перемоги (опитування). URL: www.unian.ua/politics/785327–75-jiteliv-ukrajini-svyatkuyut-den-peremogi-opituvannya.html(дата обращения: 05.08.2015).

[13] Например: Onken E.-C. The Baltic States and Moscow’s 9 May Commemoration: Analysing Memory Politics in Europe // Europe-Asia Studies. 2007. Vol. 59. No. 1. P. 23–46; Wood E. A. Performing Memory: Vladimir Putin and the Celebration of World War II in Russia // The Soviet and Post-Soviet Review. 2011. Vol. 38. P. 172–200; Oushakine S. Remembering in Public: On the Affective Management of History // Ab Imperio. 2013. No. 1. P. 269–302. Вопреки этой общей тенденции в последние годы появился ряд публикаций, исследующих локальную динамику праздника, главным образом в западных республиках бывшего СССР и отчасти в новых пограничных регионах России. (Авторы многих из этих работ вошли в нашу исследовательскую сеть.) См., например: Roberman S. Commemorative Activities of the Great War and the Empowerment of Elderly Immigrant Soviet Jewish Veterans in Israel // Anthropological Quarterly. 2007. Vol. 80. No. 4. P. 1035–1064; Ločmele K., Procevska O., Zelče V. Celebrations, Commemorative Dates and Related Rituals: Soviet Experience, Its Transformation and Contemporary Victory Day Celebrations in Russia and Latvia // Muižnieks N. (ed.). The Geopolitics of History in Latvian-Russian Relations. Riga: Academic Press of the University of Latvia, 2011. P. 109–137; Журженко Т. «Чужа війна» чи «спільна Перемога»? Націоналізація памяти про Другу світову війну на україно-російському прикордонні // Україна модерна. 2011. № 18. С. 100–126.

[14] Olick J. Genre Memories and Memory Genres. A Dialogical Analysis of May 8, 1945, Commemorations in the Federal Republic of Germany // The Politics of Regret. On Collective Memory and Historical Responsibility. New York; Abingdon: Routledge, 2007. P. 55–83.

[15] Oushakine S. Op. cit.

[17] Примерно такую версию излагает, например, Борис Романов в статье «Как Сталин отменил день Победы в 1947 году». URL: www.proza.ru/2010/05/11/3(дата обращения: 08.10.2014).