Саймон Кричли - О чем мы думаем, когда думаем о футболе

Лоран Блан целует лысину своего партнера по сборной Франции Фабьена Бартеза перед полуфинальным матчем Евро-2000 против Португалии, июнь 2000 г. Olivier Morin/AFP/Getty Images

С точки зрения Туссена, переживание футбола может быть почти магическим образом вызвано силой слов в поэтической форме, которая тесно связана с переживаниями времен года, окружающей среды, меланхолии, времени и воспоминаний детства. В своем крайнем проявлении мысль Туссена доходит до суждения о том, что слова, способные сформировать и зафиксировать в памяти момент переживания футбола, могут спасти нас от смерти, даря ощущение преемственности прошлого и вероятность посмертного выживания через слова и жизни будущих фанатов. Несмотря на всю абстрактность, это воззрение имеет смысл для многих из нас на очень личном уровне.

Мой отец всю жизнь болел за «Ливерпуль», тренировался на стадионе «Энфилд» в начале 1950-х, пока не получил травму голеностопного сустава (после чего он стал всегда носить «челси» для поддержки лодыжки, впрочем, выглядел он в них весьма стильно). И честно говоря, футбол, вероятно, был единственной темой, на которую мы с отцом могли поговорить с какой-либо рациональностью и разделенной страстью. А мой собственный первый патриархальный акт насилия над сыном Эдвардом выразился в наводнении его комнаты вещами с атрибутикой «Ливерпуля» – я на корню хотел уничтожить вероятность того, что он станет болеть за какую-то другую команду (и это сработало). Недавно Эдвард мне напомнил, как в свои десять лет он попросил купить ему на Рождество футболку «Арсенала», поскольку в то время этот клуб был лучшим в Англии. Видимо, я даже ничего не ответил тогда, а попросту купил ему еще одну футболку «Ливерпуля». И то, что сейчас Эдвард – более информированный, более преданный и гораздо более разочарованный фанат «Ливерпуля», чем я, – источник особого, почти извращенного, морального удовлетворения для меня. Болельщикам моего поколения повезло увидеть «Ливерпуль» во всем его великолепии – на пике игровой формы в 1970-х и 1980-х годах. Тогда наша команда была непобедимой, непобедимой настолько, что «пришлось бы прислать кого-нибудь с Марса, чтобы обыграть ее», как сказал Билл Шенкли.

Я бы сказал, что за эти годы около сорока процентов разговоров и восемьдесят процентов переписки с моим сыном так или иначе касались футбола. Я не говорю, что это правильно, и не особо горжусь этим фактом, а просто объясняю, до чего многие из нас могут дойти, когда дело касается футбола. Ну и конечно же где-то внутри меня живет потаенная надежда, что мои внуки тоже станут болельщиками «Ливерпуля». Вот вам и мечты о жизни после смерти. Ладно, посмотрим.

Я бы хотел признаться кое в чем, что я никогда не упоминал публично. Около семи лет назад я отправился на стадион «Гудисон Парк», чтобы посмотреть мерсисайдское дерби между «Ливерпулем» и «Эвертоном». Компанию мне составили племянник Дэниел и сын Эдвард. Перед матчем я встал в очередь, чтобы купить напитки и какую-нибудь еду для парней, а себе – чашку крепкого «Боврила». В двигающейся параллельно соседней очереди, немного впереди меня, буквально в нескольких шагах, я увидел призрак моего отца. То есть это был сам отец. Я был уверен, что это он. Овал лица, форма носа, оливковый цвет кожи, двойной подбородок, волосы и даже походка – все было похоже. Я долго сверлил глазами его спину, но он так и не обернулся. А я не осмелился окликнуть его. Отдал парням их заказ и отправился на трибуну.

Игру мы выиграли со счетом 2:0. Стивен Джеррард сделал дубль, и мы были счастливы. По дороге в Бирмингем, где жил Дэниел, когда Эдвард задремал на заднем сиденье машины, я слегка смущенно поведал племяннику о случае перед матчем. Дэниел хорошо знал моего отца. Он тоже видел его там.

Футболу нужна поэтика, которая спасет его и нас от забвения. Это требует феноменологии, где на несколько мгновений, в те самые моменты моментов, ничто не мешает нам столкнуться нос к носу с непредсказуемой судьбой. Возможно, беспрекословное подчинение судьбе – это и есть единственно реальное переживание свободы, доступное для нас.

Попытаюсь предпринять какие-то шаги в направлении поэтики. Я хотел бы начать с размышлений о движении игры и ее природе, опираясь на чрезвычайно важную и влиятельную работу Ханса-Георга Гадамера «Истина и метод» (1960) [14] Hans-Georg Gadamer . Truth and Method. London: Sheed and Ward, 1975. Особенное внимание стоит обратить на содержание главы «Игра как ключ к онтологическому объяснению» (Play as a Clue to ontological explanation). Р. 106–135. . Основная цель его книги – предоставить способ описания утверждений, соображений и суждений, сделанных в искусстве и гуманитарных науках такими средствами, которые нельзя свести к методам естественных наук или оправдать с их помощью.

Скорее, подобные утверждения нуждаются в теории интерпретации, которая позволит, по мнению Гадамера, обеспечить целую онтологию способов взаимодействия человека и мира. Это то, что он называет герменевтикой , и мысль, которая продвигает это воззрение, состоит в том, что те интерпретации, которые мы практикуем в нашем повседневном эстетическом опыте, раскрывают глубокие и неизменные структуры нашего бытия в мире.

Однако конкретно меня в «Истине и методе» интересует способ, которым Гадамер начинает свою аргументацию с учетом игры. Ключом и отправной точкой здесь является сама играемая игра, а не играющий в нее субъект. Подхватывая замечание Мерло-Понти, упоминаемое выше, игра не является вопросом индивидуального сознания, населяющего объективное игровое поле. Для того чтобы понять игру, мы должны оставить язык субъектов и объектов, сознания и якобы неодушевленных предметов. Игроки должны глубоко погрузиться в игру, раствориться в ней, а не прокручивать ее в голове. Игроки знают, что игра – это игра, и вдобавок знают, что игра игривая. Тем не менее игра должна быть сыграна с игривой серьезностью. Это то, что я имею в виду, говоря, что нам нужно «десубъективизировать» футбол. Чтобы понять, что происходит в футболе, игрокам и болельщикам нужно освободиться от мыслей, выбросить все лишнее из своей головы.

Отсюда вытекает важность правил – семнадцати законов, которые регулируют игру: от точных размеров игрового поля (Правило № 1) до процедуры выполнения углового удара (Правило № 17). Футбольное поле должно быть надлежащим образом разграничено и промаркировано: шестнадцать с половиной метров для штрафной, одиннадцать метров – для отметки пробития пенальти, радиус девять метров – для дуги круга, выведенного за пределы штрафной площади. Законы игры, даже такие как трудноуловимые, герметичные тайны правил офсайда (Правило № 11), должны соблюдаться. Побуду пару минут ворчливым англоцентриком и скажу: вот почему мы испытываем неприязнь к жульничеству, притворству и симуляции. Мы ненавидим сцены, когда игрок театрально падает на газон и закрывает лицо руками, после того как чей-то летящий локоть лишь слегка коснулся его плеча (как, например, прискорбное поведение португальца Пепе из мадридского «Реала» в финале Лиги чемпионов в мае 2016 года или картинное падение бразильца Ривалдо после того, как в него попал мяч в матче против сборной Турции на ЧМ-2002).