Яков Миркин - Правила неосторожного обращения с государством

См.: Смехач, 1928, № 48. С. 8. Рис. А. Радакова

Кому-то не удается сохранить даже ручные часы в третьем поколении, а здесь целый частный дом, особняк в центре Москвы, где каждый метр — на вес золота. И в нем — внуки и правнуки.

Как это удалось? Какие гении «сохранения семейного имущества»!

Проще всего, если ты лепкой или кистью познаешь мир. Дом Веры Мухиной, дом архитектора Александра Кузнецова, дом архитектора Константина Мельникова. Они — частные. Всё это — в самом сердце Москвы.

Какой вкусный язык! «В мае 1915 года мой отец, Александр Васильевич Кузнецов, известный в Москве архитектор, купил этот дом у старой купчихи Е. А. Воскобоевой, собиравшейся уехать в Петербург на житье к сыну. Поводом для папиной покупки послужило желание поселиться где-то поблизости от гимназии Алферовой, куда поступила моя старшая сестра Эля, но в действительности главной причиной было его давнишнее, заветное желание создать дом, полностью отвечающий вкусу и потребностям его самого и всей нашей семьи» [387](И. А. Кузнецова).

И потомки там живут до сих пор.

Маленькие старые дома в поселке художников «Сокол» в Москве (ночью пятнадцать минут до Кремля) выставлялись на продажу за 3–4 млн долл.

Частный дом семейства Розановых, напротив Кремля, на другом берегу Москвы-реки. Адрес — Софийская набережная. Его десятилетиями сохраняли в семье юридическими тяжбами и судебной волокитой. Как? Когда прокурору говорят, что нельзя нарушать постановления партии и правительства! Даже земля, золотая земля принадлежит семье.

Главное — хоть тушкой, хоть чучелком — но придумать, как остаться жить в своем доме!

См.: Зритель, 1905, № 9. С. 10

Мы — чудо приспособления. За пять лет, с 1917 по 1922 год, возник из «царского» — советский человек. Со всеми его красными знаменами. За пять лет, с 1990 по 1995 год, из «коммуниста» вырос истинно верующий, крестящийся напропалую. Сегодня становится на ноги «государственный» человек. Иерархический, технический, с функциональной моралью. Самое смешное, что это может быть один и тот же человек.

Был поэт Сергей Алымов. Был модным в Харбине, 1920 год. Эгофутурист. Он писал:

И еще он писал:

Он переводил японские хокку:

В 1948 году в издательстве «Музгиз» в серии «Песни советских поэтов» вышел сборник известного советского поэта-песенника Сергея Алымова.

И еще:

И еще:

Кстати, отличные были песни. Все их пели, а бывает, и сейчас поют.

А что делать? Техника известна. За пару лет из свободного человека делается homo подчиненный. Покорившийся обстоятельствам. Наклоненный, шепчущийся, озирающийся по сторонам. Или истово верящий в свою новую религию. Все остальные — пожалуйте в эмиграцию. Внутреннюю — или внешнюю.

Adventure. March 15th Issue, 1927. Vol. LXII, № 1. P. 52

См.: Льдов К. Двадцать проказников и десять шалунов. Т-во М. О. Вольфъ, 1915. С. 45

Любви хочется. Нежиться и купаться. «Своих дурачков государи любят, без всякого сомнения, больше, нежели хмурых мудрецов, которых, впрочем, тоже содержат у себя при дворе чести ради. Причина такого предпочтения столь же ясна, сколь мало удивительна: мудрецы привыкли докладывать государям обо всем печальном, и, гордые своей ученостью, они дерзают порой оскорблять нежные уши язвительной правдой.

…Царские уши не выносят правды; по этой причине и убегают государя от мудрецов, опасаясь, как бы не отыскался среди них человек свободный, который посмеет говорить вещи скорее правдивые, нежели приятные. Это действительно так: ненавистна истина царям» [391].

Так сказал Эразм Роттердамский. Пятьсот лет тому назад. В 1509 году.

И был прав.

Поэтому сколько ни бейтесь, сколько ни пишите многомудрых докладов, сколько ни радейте о благе народном — Вы неприятны.

См.: Сатирикон, 1909, № 3. С. 7. Рис. А. Яковлева

Во все времена были в России те, кто пытался повернуть большой, тяжкий корабль государственности — туда, где тише, быстрее, сытнее для всех. Кем бы они ни были — изо всех слоев интеллектуального класса — они делали одно и то же. Писали. Заявляли. Строили прожекты. Сочиняли доклады. Обращались по инстанции. Сотрясали воздух в газетах. Ораторствовали. Предвещали. И всем, в общем-то, надоедали, потому что жизнь шла своим чередом, ни больше и ни меньше, а остальное — рассосется. И всё не так, как они думают. И совсем по-другому. Всё, в точности, совсем наоборот. И это может быть государственным преступлением — так думать.

Иногда им что-то удавалось сделать. Они попадали в полосы реформ. Но с постоянством маятника, вновь и вновь, идеи были идеями, и еще раз идеями, и в сотый раз — просто идеями. Бумагой, воспоминаниями, не осуществленными делами. А когда сотый раз скажешь одно и то же — лучше не говорить.

Ну и ладно. Зато мы их запомним. И скажем, что они были правы. И подумаем — о ком? О тех, кто сегодня говорит — не делайте этого. Лучше по-другому. А то будет хуже. Всем хуже. Пожалуйста, не делайте!