Яков Миркин - Правила неосторожного обращения с государством

Глупость? Добродушие? Вина? Мы не знаем. Знаем только, что они не должны вести к смерти и несчастьям. К унижениям — и униженности — в иерархиях. К войне с самим собой. Январь 1837 г. нам дал пример, чем это кончается.

Как может вынести сложный, творческий человек еще и всеобъемлющий контроль властей? Цензуру на каждый чих, пусть первого лица в государстве? Полицейскую люстрацию его писем к жене? «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство… Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности <���…> невозможно; каторга не в пример лучше» [371]. И еще — «будь осторожна <���…> вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность» [372].

Как всё это вынести? А как справиться вот с этим — «он всё-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно»? [373]Направить? Да, встреча и соглашение с царем 1826 г. «С надеждой на Великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку… Вашего Императорского Величества верноподданный Александр Пушкин» [374]. «Обязательство Пушкина: Я нижеподписавшийся обязуюсь впредь никаким тайным обществам <���…> не принадлежать» [375]. Есть и попечитель. «Его Императорское Величество, с чисто отеческим благоволением к вам, удостоил поручить мне, генералу Бенкендорфу, не как начальнику жандармов, но как человеку, которому он оказывает доверие, следить за вами и руководить вас своими советами…» [376]. Не советы, а выговоры (Жуковский).

10 лет демонстраций благонадежности. Секретное донесение: «Поэт Пушкин ведет себя отлично хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит государя… Пушкин сказал: „Меня должно прозвать или Николаевым, или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что гораздо более, — свободу: виват!“» [377].

И даже так. Июль 1832 г.: «Осыпанному уже благодеяниями его Величества <���…> я всегда желал служить Ему по мере способностей… Если Государю Императору угодно будет употребить перо мое для политических статей, то постараюсь с точностью и усердием исполнить волю Его Величества… Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою… Пускай позволят нам Русским писателям отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет…» [378].

Когда он умер, бумаги его были сразу же опечатаны: был сделан их жандармский обыск, «чтобы ничего не было скрыто от наблюдения правительства» (Бенкендорф) [379]; прощание — по сокращенной программе, в усиленном охранении жандармов; цензурой — запрет «громких воплей по случаю смерти Пушкина» [380]; императорский запрет «всяких встреч», пока гром с телом Пушкина везли из Петербурга в Святогорский монастырь, запрет любой церемонии при погребении; по смерти вокруг него пытались найти тайное общество / реформаторскую партию; «Пушкин — глава демагогической партии» [381].

Вот черновик письма Жуковского Бенкендорфу. «…Выговоры, для Вас столь мелкие, определяли целую жизнь его: ему нельзя было стронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было произвольно ездить и по России, ему нельзя было своим друзьям и своему избранному обществу читать свои сочинения…» [382]. И еще: «Пушкин хотел поехать в деревню на житье, чтобы заняться на покое литературой, ему было в том отказано под тем видом, что он служил, а действительно потому, что не верили. Но в чем же была его служба?.. Какое могло быть ему дело до иностранной коллегии? Его служба была его перо… Для такой службы нужно свободное уединение. Какое спокойствие мог он иметь с своею пылкою, огорченною душой, с своими стесненными домашними обстоятельствами посреди того света, где всё тревожило его суетность, где было столько раздражительного для его самолюбия, где, наконец, тысячи презрительных сплетней, из сети которых не имел он возможности вырваться, погубили его» [383].

Итак, «стесненные домашние обстоятельства». 1831–1837. Среди большого света, «раздражительного для самолюбия». Под «мучительным надзором». Когда «всё тревожило его суетность». Внутри машины государства.

«Санкт-петербургский Обер-Полицмейстер, от 20 минувшего сентября за № 264, уведомил <���…>, что по Высочайше утвержденному положению Государственного Совета, объявленному предместнику его предписанием Г. Санкт-петербургского Военного Генерал-Губернатора от 19 августа 1828 года № 211, был учрежден в столице секретный полицейский надзор за образом жизни и поведением известного поэта, Титулярного Советника Пушкина…» [384].

Что сделал за это время? «История Пугачева», «Пиковая дама», «Дубровский», «Капитанская дочка», «Русалка», лучшие свои сказки, «Медный всадник», «Песни западных славян», «Путешествие в Арзрум», «Анджело», десятки великолепных стихов. «Арап Петра Великого» — то, что успел. Тексты и материалы будущей «Истории Петра I». Огромная переписка, заметки — всё приготовления к будущей писательской жизни.

Последнее письмо? В 3-м часу дня, 27 января, за 2 часа до дуэли — о переводе пьес Барри Корнуолла [385].

Он всё это сделал.

Мы все хотели бы сделать концовку повести о жизни Александра Пушкина счастливой. Число его томов — утроенным или учетверенным. Нам это дано лишь в воображении.

Но наши собственные повести продолжаются. И смысл происходящего — часто тот же самый. Неутомимые расхождения желаний. Быть подчиненным возрасту, любви, хлебу, теплу и молоку, но не себе. Быть иным, чем хочешь. Быть не там. Быть служащим. Быть с внушающими жалость попытками проникнуть в разум высших лиц государства. Добиться понимания. Влиться, подчиниться, выбиться, бежать, менять, меняться, быть. Ходить во фраке, когда все в мундирах. А что переживать? Свою бесценность и униженность в одном флаконе. И еще — загнанность. Так это называется. Когда ночь — бессонная и еще не закончилась рассветом. Страх небытия. Страх невозможности. Страх завершения. Смерть, которая может быть выгодна, чтобы погасить долги.

« Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, в подобном состоянии не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободной» [386].

Свободной. Быть. Свободным. Чтобы сочинять в высшем смысле этого слова. Чтобы наслаждаться любыми актами жизни. Пусть это будет — о каждом из нас.