Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Это уже была официальная директива. Если до сих пор деятельность прокурора оценивалась по тому, насколько принципиально он отстаивал законность, защищал права людей, то теперь главным критерием провозглашалось умение вскрывать классового врага. Отвергались любые попытки противодействовать нараставшему произволу.

Военный прокурор Киевского военного округа внес предложение войти с ходатайством к наркому НКВД о предоставлении обвиняемым права знакомиться с материалами дел перед направлением их на рассмотрение особых совещаний, чтобы они хотя бы знали, что конкретно им вменяется в вину и какие против них собраны доказательства. Со стороны Главного военного прокурора никакой реакции не последовало.

Вскоре появился на свет подписанный Ульрихом и Розовским приказ всем председателям военных трибуналов и военным прокурорам «вести беспощадную борьбу со всякого рода предателями Родины, не допускать при вынесении приговоров недооценки социальной опасности преступлений».

Для услужливых исполнителей открылось широкое поле деятельности. К категории государственных преступлений относились не только противоправные действия, но и элементарное инакомыслие. Неопределенность формулировок позволял расширительно трактовать понятия антисоветской агитации, пропаганды, распространения заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй. Словом, арестованным можно было стать, рассказав (или даже послушав, но не заявив о том) заурядный анекдот с политическим подтекстом.

Прежний Главный военный прокурор и в такой обстановке требовал от подчиненных мотивировать каждый случай прокурорского согласия на предание суду, делать выводы о виновности только на основании законно установленных следствием доказательств. Теперь требовалось совершенно другое. Соотношение сил на внутриполитической арене страны изменилось явно не в пользу сторонников действительно народного (правового по нынешним понятиям) государства, каковым оно было провозглашено в 1917 году. Администрирование, бюрократизм, приказ, нажим, психологическое насилие становились главенствующими приемами проведения в жизнь директивных установок сверху.

Тем не менее отдельные прокуроры из числа единомышленников Орловского не сдавались. Уже не рассчитывая на поддержку из центра, военный прокурор Киевского военного округа Е.Л. Перфильев в марте 1936 года направил подчиненным свои собственные указания:

«Нужно положить конец недостаточно серьезному отношению к вопросам ареста. До сих пор мы встречаемся со взглядами работников НКВД «на всякий случай арестовывать — легче будет разбираться». Военные прокуроры не дают решительного отпора этим настроениям, недостаточно требовательно относятся к обоснованию представлений об арестах. Руководство следствием должно выражаться в обеспечении всестороннего и объективного расследования. Нужно вести решительную борьбу с тенденциями работников НКВД добиваться только личного признания обвиняемых и переоценивать значение его как доказательства вины привлеченных».

Копию документа прокурор округа переслал в Москву Это было похоже уже на подкоп под самого Вышинского — крестного отца теории, провозглашавшей личное признание обвиняемого «царицей» всех доказательств.

Тревожный сигнал поступил из Белорусского военного округа от военного прокурора Н.М. Малютина: «Мы не справляемся, что-то делается неправильно, массовые аресты так бесследно не проходят, считаю, что здесь имеются нарушения революционной законности. Мы, как военная прокуратура, реально ничего сделать не можем».

Докладная Малютина скорее напоминает призыв о неотложной помощи. Но вместо нее из Москвы идет телеграмма, больше похожая на откровенный окрик: «НКВД разберется, нечего особенно влезать в это дело».

Главный военный прокурор оказался между двух огней. Он отчетливо видел, как подмяли прокурорский надзор, как он повсеместно свертывается. Одновременно идет процесс насаждения беззакония. В глубине души Розовский сознавал, что когда-то спросят и с него, как это сделали уже с бывшим Прокурором СССР И.А. Акуловым, с наркомом внутренних дел Г.Г.Ягодой. И ему придется отвечать, почему не противодействовал беззаконию. Страх перед набиравшим силу НКВД был сильнее, и потому он предпочел продолжать полную неопределенности дипломатию, суть которой представлена в одном из очередных руководящих указаний, отправленных всем военным прокурорам страны:

«Прокурор вправе участвовать в допросах любых обвиняемых по делам, расследуемым в органах НКВД. Однако по делам о контрреволюционных, троцкистских, правых и других организаций нецелесообразно прокурору вмешиваться в допросы, когда это не вызывается необходимостью».

Получается, вроде бы и нужно вмешиваться, но лучше этого не делать.

Явное раздражение вызвало у Розовского «своеволие» прокурора Уральского военного округа, без согласования с ним потребовавшего от следственных органов местного управления НКВД представления «политической характеристики на обвиняемых при обращении за санкцией на арест». В циркулярном письме, разосланном в январе 1937 года всем военным прокурорам РККА, такая позиция строго осуждалась как способствующая необоснованной задержке ареста.

Примерно в то же время Военная коллегия Верховного Суда СССР скорректировала практику назначения уголовных наказаний в сторону ужесточения. И тут же по поручению Главной военной прокуратуры был внесен ряд протестов на вступившие в законную силу приговоры военных трибуналов по мотивам мягкости наказаний, назначенных осужденным. Что это за дела? Вот одно из них.

Житель города Тамбова Тараник, находившийся в состоянии опьянения, в разговорах с соседями по вагону нелицеприятно отозвался о Сталине и заявил, что при случае, пожалуй, мог бы даже его убить. Попутно он обвинил великого вождя во всех бедах, свалившихся на многострадальную деревню. Тараника взяли прямо в поезде, усмотрев в болтовне простого деревенского мужика террористические намерения. Военный трибунал Московского военного округа осудил его на 7 лет. Главная военная прокуратура опротестовала приговор как чрезмерно мягкий, не соответствующий тяжести преступления. Рядовое, заурядное по своей фабуле и обстоятельствам дело стало предметом рассмотрения Военной коллегии Верховного Суда под председательством самого Ульриха. Протест был удовлетворен, прежнее наказание признано «явно не соответствующим опасности преступных намерений Тараника». Дело направили на новое судебное рассмотрение для назначения более строгого наказания. Но этим Ульрих не ограничился. В адрес председателя военного трибунала, вынесшего первый приговор Таранику, было направлено частное определение. В этом документе за подписью Ульриха, который был разослан в назидание председателям всех военных трибуналов СССР, незадачливому подписанту приговора официально указывалось на «допущенную политическую ошибку» Так что рассуждения о независимости судей военных трибуналов остались где-то в области абстрактного теоретизирования.