Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

В самом начале 1937 года Розовский направил всем военным прокурорам указание пересмотреть «прекращенные в 1935-36 годах уголовные дела об авариях, катастрофах и других происшествиях под углом зрения наличия вредительства и диверсий». Спустя 10 месяцев из Москвы исходит еще одна директива по тому же вопросу с обвинением подчиненных в неисполнительности: «…пересмотренных дел оказались единицы, а их должно быть безусловно больше». В ней содержалось предписание еще раз пересмотреть их, а также «все дела, прекращенные бывшими (читай репрессированными, — Авт.) военными прокурорами, которые к этому времени сами попали в разряд «врагов народа».

Примерно в этот же период Розовскому под грифом «секретно» пришла докладная записка за подписью военного прокурора Московского военного округа Ю.Я.Бермана и председателя военного трибунала округа Л.Я.Плавнека. В ней перечислялись многочисленные факты нарушения законности, применения неправомерных методов ведения следствия и фальсификации дел работниками НКВД Московской области, указывались случаи необоснованного привлечения к уголовной ответственности, ставился вопрос о необходимости срочного реагирования на беззакония.

Столь серьезный документ, да еще засвидетельствованный подписями высоких руководителей военной прокуратуры и трибунала, требовал рассмотрения, по крайней мере, тем должностным лицом, которому был адресован, т. е. Главным военным прокурором. Розовский оказался в двусмысленном положении: надо либо сообщать о беззакониях в вышестоящую инстанцию — Прокурору СССР Вышинскому, либо мотивированно объяснить авторам документа Берману и Плавнеку несостоятельность поставленных ими вопросов. И то и другое Розовский посчитал для себя нежелательным, а потому в свойственном ему бюрократическом стиле решил использовать третий вариант, освобождавший его от необходимости принимать решение. Докладная оказалась на столе начальника следственной части особого отдела Московского военного округа майора безопасности В.Столярова с резолюцией Главного военного прокурора: «Учесть при следствии».

Возникает резонный вопрос: почему у него? Ведь в докладной указывалось о нарушениях законности в деятельности территориального управления НКВД, а документ попал в следственную часть особого отдела во-енного округа — подразделения, никак с ним не связан-ного. Одно занималось людьми сугубо гражданскими, другое — военными. И потом, о каком следствии идет речь, против кого, по какому уголовному делу и в связи с каким преступлением? Может быть, Берман и Плав-нек к тому времени уже были намечены для расправы, а докладную рекомендовалось использовать в качестве вещественного доказательства их «враждебной» деятельности?

Не стоит гадать относительно возможных ответов на поставленные вопросы. Столяров все понял: для органов такие бумаги представляют собой самый элементарный донос. Главный военный прокурор умывает руки, отдает Бермана и Плавнека на заклание и уходит от любых возможных претензий к себе со стороны органов НКВД. Участь военного прокурора и председателя военного трибунала округа была предрешена. Их осудят и расстреляют с небольшим интервалом по времени.

То был знаменательный момент во взаимоотношениях НКВД, военных трибуналов и прокурорского надзора. В свое время нарком внутренних дел Ягода, опасаясь недовольства высшего комсостава Красной Армии и противодействия военной прокуратуры, не решился протянуть свои щупальцы к армии — наиболее организованной структуре государства. Но во второй половине 30-х годов в среде высшего военного командования произошло размежевание во взглядах на дальнейшее развитие вооруженных сил и взаимоотношения между выходцами из Первой конной армии (Буденный, Ворошилов, Кулик, Щаденко), занявших все руководящие должности, и новой когортой военачальников-интеллектуалов, занимавших второстепенные посты (Егоров, Тухачевский, Примаков, Якир, Корк, Путна и др.). Преимущество первых заключалось в главном — они входили в окружение Сталина, а потому всегда имели возможность любые претензии к армии свалить на происки вторых и перенести на них все недовольство вождя.

Воспользовавшись таким раскладом, новый нарком внутренних дел Н.И.Ежов решил не упустить шанса, чтобы под удобным предлогом ниспровергнуть авторитет военных, к которым Сталин питал определенную слабость, и навсегда утвердить безраздельное господство НКВД в государстве. Попутно появилась возможность, под предлогом устранения возможных конкурентов Сталина, ликвидировать наиболее авторитетных людей, претендовавших на более значимую роль государстве. Перед ним стоял пример предшественника Г.Г.Ягоды, который на столь опасную игру не отважился и теперь пожинал горькие плоды своей нерешительности.

О решительности намерений Ежова свидетельствует тот факт, что он посчитал необходимым лично допросить заместителя командующего войсками Ленинградского военного округа В.М.Примакова, арестованного по обвинению в принадлежности к троцкистской оппозиции. После допроса появились первые, пока еще достаточно неопределенные сведения о наличии троцкистского центра в Красной Армии. Вскоре последовал арест комкора В.К.Путны. Благодаря усилиям следователей версия о заговоре среди военных, нацелившихся якобы на захват власти, начала приобретать реальные очертания.

Вскоре в поле зрения Ежова попал бывший начальник управления противовоздушной обороны РККА М.Е. Медведев, исключенный из партии, снятый с командных постов и уволенный из армии за «притупление классовой бдительности». Работал он после отставки начальником строительства небольшой больницы на Западной железной дороге, там и был арестован. Расчет Ежова строился на том, что против находящегося в опале Медведева можно безбоязненно применять любые методы выколачивания показаний для обвинения высоких военачальников, с которыми он общался по службе и которые продолжали оставаться на своих должностях. Нарком потребовал от подчиненных не стесняться и любыми путями добиться от Медведева показаний о существовании заговора в армии. Угрозы и насилие привели к желаемому результату: в протоколах допросов появились фамилии Примакова, Путны, Тухачевского, Якира, Корка. Причем, Тухачевский фигурировал как наиболее вероятный претендент на роль диктатора.

Ежов представил показания Медведева в ЦКВКП(б), откуда ему было дано долгожданное добро на разоблачение контрреволюционного заговора. Обратной дороги уже не было, и Ежов понимал, что за неудачу в подобного рода авантюрах придется поплатиться собственной жизнью. Впрочем, риск был сведен к минимуму. Во-первых, подчиненные Ежова четко усвоили поставленные перед ними цели и задачи и прекрасно сознавали, чем грозит им какой-либо иной исход. Ну а потом, версия Ежова хорошо вписывалась в тезис Сталина о новом этапе обострения классовой борьбы, подкрепляя его «фактами» о деятельности враждебной партии. И где! В святая святых любого государства — в армии! Военные — люди опасные. Слишком много раз в истории они возглавляли государственные перевороты.