Юрий Бондарев - Поиск истины [Авторский сборник]

— Попутно хотелось бы спросить: много ли автобиографического в вашем произведении?

— Каждый писатель черпает из самого верного колодца — из своего душевного и жизненного опыта, на помощь которым приходит, конечно, воображение. Иначе писатель, оперирующий логикой образов, не может напоить людей этой колодезной водой, полностью утолить их жажду. Дистиллированная вода хороша лишь в медицине и технике.

— В таком случае у вас есть конкретные прототипы героев?

— Конкретных прототипов в полном смысле этого слова нет. Я ведь не документалист, я лишь «отталкиваюсь» от какого-то конкретного человека, вернее, беру какую-то характерную его черту, подсказанную жизненным опытом. Все остальное «додумывает» тот самый душевный опыт, о котором я говорил. Так, мне часто задают вопрос, с кого я писал лейтенанта Кузнецова или генерала Бессонова — героев «Горячего снега». Но ведь Кузнецов — это, на мой взгляд, едва ли не каждый второй участник войны, представитель поколения людей, ушедших на фронт восемнадцатилетними. Что касается Бессонова, то я с удовольствием узнавал из писем бывших фронтовиков о том, что мой командующий армией — «их генерал».

— Кто из героев наиболее дорог и близок вам?

— Чрезвычайно рискованно разделять своих персонажей на любимых и нелюбимых. Нет смысла в данном случае быть категоричным. Если бы герои романа были мне не близки, я не писал бы о них. Я не имею в виду персонажи социально неприемлемые, но и в этом случае следует сдерживать прямолинейный гнев, ведь литература — это не плакат, а художественная система доказательств.

— А теперь расскажите, пожалуйста, о своих творческих планах. Будете ли вы и в дальнейшем верны военной тематике?

— Книга, над которой я сейчас работаю, — о войне и о нашем времени. Эту книгу трудно назвать романом в привычном понимании этого жанра, ибо в нем не будет сквозного сюжета, сюжет — сама жизнь. Действие романа — как бы не ограниченная временем исповедь одного человека, нашего современника, мир его глазами, отношение к этому миру, войне, любви, смерти. Эта книга о поисках смысла жизни через познание истины современного бытия.

— Какую же тему вы определяете для себя как главную?

— Очень коротко можно ответить так: я хочу говорить о человеке, о том лучшем, что есть в нем, о его способности в определенные минуты как бы подняться над самим собой. Человек немыслим вне времени. Поэтому вторая моя тема — время. И вместе с тем мои главные герои — человек и время.

Есть, однако, вечная проблема — не противоречивость событий, ситуаций, положений, а проблема Человека. Тем большую остроту она получает в наш научно-технический век, когда рядом с людьми занимает прочное место машина, умнейшая, но лишенная чувств техника, и когда, казалось бы, точные науки могут беззастенчиво потеснить человека… Нравственные же категории будут играть все большую роль, и мы постоянно будем обращаться в глубь человеческой души, его сознания, к проблеме будущего Человека и Земли.

— В последнем номере «Огонька» опубликованы ваши новеллы. Широкое эпическое полотно «Освобождение», предыдущие романы, и вдруг — новеллы…

— Признаюсь… Наряду с крупными вещами мне всегда хотелось писать очень короткие новеллы, если их можно так назвать. Пишу я их давно.

— Что вы думаете о молодых?

— В первую очередь мне хотелось бы назвать книгу Юрия Додолева «Что было, то было». Эту повесть уже заметила критика. Автор ее — фронтовик, человек одаренный, долго молчавший в связи с тяжелой болезнью, вызванной ранением, написал первую вещь, очень искреннюю, с удивительно точным ощущением послевоенного времени, о котором, казалось бы, написано немало.

— Юрий Васильевич, придерживаетесь ли вы строгой документальности в военных описаниях?

— Сухость и предельная строгость по отношению к документам, которые нельзя подправить, — критерий историка, а не писателя. Писатель воздействует на читателя системой характеров. Показывая жизнь и происходящие в ней процессы, он воссоздает исторически правдивые картины. Но понятия «писатель» и «историк» где-то смыкаются. Глубинным исследователем капиталистического общества был Бальзак, и вместе с тем он не историк, а писатель. Утверждая эту мысль, можно сказать, что Кутузов Льва Толстого отличается от Кутузова, описанного историками, которые «строили» свое исследование лишь на документах и фактах.

— Произведения многих писателей в той или иной степени биографичны. Ваши книги, Юрий Васильевич, несомненно, содержат в себе элементы биографии, особенно биографии фронтовой. Лейтенант Кузнецов из «Горячего снега», старший лейтенант Кондратьев из повести «Батальоны просят огня» и другие ваши герои — люди одного поколения, духовно близкие друг другу. Может быть, именно там, на фронте, переживая и испытывая то, что переживают и испытывают ваши герои, вы решили стать писателем?

— Нет, это случилось гораздо позже. Во время войны я не думал о литературе. Лишь изредка, когда в освобожденных городах мне попадались растрепанные, порой обгоревшие, засыпанные пылью среди развалин домов книги, я вспоминал, что в жизни существует не только война. В те мгновения возникало ощущение чего-то полузабытого, прекрасного, доброго, так необходимого мне и моим товарищам по оружию. Да, это были краткие минуты прикосновения к прекрасному. Но я, как и большинство моих героев, был солдатом, и в те годы мы искали добро не в книгах, а в отражении танковых атак.

Если вы помните, капитан Новиков — «полувзрослый, полумальчик», персонаж из повести «Последние залпы», командуя людьми, в силу военной необходимости посылая их на смерть, ищет на войне добро в чистом виде и жестоко страдает, теряя своих солдат. Большинство моих героев — молодые люди.

А первые побуждения к писательству? Пожалуй, это появилось в школьные годы. Помню свое детское удивление перед книгой, восхищение перед человеком, открывавшим при помощи печатных знаков новый, неизведанный мир. Слова «писатель» и «тайна» были для меня неразрывны. Казалось, писатель все может объяснить, он все знает. Он способен чудодейственно вызывать восторг, смех, слезы, заставить почувствовать тебя пятнадцатилетним капитаном или перенести на поля сражений гражданской войны. Правда, механическое, поверхностное изучение литературы в старших классах, необходимость трактовать образы по учебникам, — как говорится, «от сих до сих», — вызывали у меня чувство сопротивления. Протестуя в душе против такого подхода к классикам, я читал произведения, которые «не проходили» по программе. Именно школа отбила у меня интерес к Гоголю, зачеркнула на долгое время этого гениального писателя. Только в зрелые годы я вернулся к нему.