Майя Пешкова - Непрошедшее время

— У вас герой выбирается крупным планом. Как он себя чувствует при этом?

В. ПОЗНЕР:В самом начале мы брали план сверхкрупный. В результате все женщины отказывались приходить. Это правда. Но крупный план, чем хорош? Вы видите глаза человека. Телевизор в этом смысле ужасно опасная вещь. Быстро видно, насколько человек искренен, не искренен. Я пытаюсь делать очень быстро. Есть техника определенная. Когда человек приходит на программу, почти все программы идут в прямом эфире, но это на Дальний Восток. Солнце у нас встает на Востоке, а не на Западе, поэтому выходим в эфир по Москве в 16 часов, когда 00 часов на Дальнем Востоке. Это прямой эфир. А дальше повторяется по орбитам. Идет уже в записи. И можно вмешаться. Если будет (НРЗБЧ) указание, то можно что-то такое убрать. Так было 3 раза. Я сказал, что еще один раз и всего хорошего. Больше не было. Не то, что меня боятся. Не надо преувеличивать. Нужен скандал или не нужен? Нет. Я же тоже не специально выхожу в эфир, чтобы там кукиш показать. Человек приходит, я захожу к человеку перед эфиром за 5–7 минут немножко поговорить. Чтобы сразу человеку было легче, потому что студия громадная, 8 камер, свет. Очень часто люди от этого замирают. Они теряют способность нормально говорить. А крупный план смущает женщин в основном.

— Вы любите женщин. Какими качествами должна обладать женщина? Какой надо быть, чтобы понравиться вам?

В. ПОЗНЕР:Я особенно ценю ум, как в женщине, так и в мужчине. Ум меня просто пленит. Помните, в «Мастере и Маргарите» ремарка, что Маргарита ценила мастерство. Помните Азазелло, который стреляет, не глядя через подушку. Я тоже очень люблю мастерство. Но для меня ум — это самое главное. Конечно, красивая женщина, я считаю, что это лучшее, что природа создала, если она еще и умная, то ничто не может устоять. Там масса других есть черт. Но ум для меня пленительная вещь.

М. ПЕШКОВА: Ровно год назад, 8 дней декабря, как они прошли для В. В. Познера, в Москве, в Останкино, на корте, дома, на собственной кухне среди родных в предрождественском Париже, в бесконечном темпе. Дай нам силы воспринимать жизнь так, как это делает известный телеведущий Владимир Познер.

М. ПЕШКОВА:Очередной листок парижского блокнота отдан профессору Сорбонны, слависту Жаку Катто, кого коллеги считают величайшим специалистом по Достоевскому. Работ у Якова, именно так просит себя называть профессор, так много, что разговор завели в самом начале о его российских штудиях. В какие годы вы изучали русский язык?

Ж. КАТТО:Уже давно. Вы знаете, у нас есть высшая школа. Когда я поступил в эту школу, я был специалистом литературы, французской литературы. И вот я начал изучать русский язык с самого начала. Потом я готовил 5 лет. Я был в Москве целый год, я прожил год, в 59 году, в МГУ. Французское правительство меня послало туда. И я учился русскому языку как надо. И потом я защитил диссертацию и стал профессором в Сорбонне, профессором русской литературы.

М. ПЕШКОВА: Вы знакомы с Мишелем Окутюрье?

Ж. КАТТО:Конечно. М. Окутюрье был моим коллегой.

М. ПЕШКОВА:Вы работали на одной кафедре?

Ж. КАТТО:Да, конечно. Я работал раньше его на этой кафедре. Он был профессором в университете в Женеве, потом он стал профессором в Париже, в Сорбонне. Он был специалистом 20-го века. Я же специалист 19-го века — нач. 20-го века, потому что я интересовался русской советской литературой. Я перевел Замятина, Бабеля «Конармию». Вообще я был специалистом по А. Белому.

М. ПЕШКОВА:Я знаю, что вместе с Жоржем Нива вы перевели «Петербург»?

Ж. КАТТО:Конечно. Мы начали очень интересное приключение вместе. Знаете, там было очень странно. Был такой издатель — Владимир Дмитриевич в Швейцарии, в Лозанне.

М. ПЕШКОВА:Я его знала. Он был на Книжной ярмарке в Москве. Я брала у него интервью.

Ж. КАТТО:Тогда он не был еще издателем, но он хотел создать новое издательство. Он был в Лозанне. Он хотел начать свои славянские коллекции именно «Петербургом» Белого. Он не знал, что Нива и я существуем. Мы были молодыми профессорами в лицее. Мы только сдали высший экзамен, конкурс для специалистов. И мы преподавали там в лицее. Он был специалист по Белому. Я же писал работу о Гоголе, Достоевском и Белом. Влияние фантастики Достоевского и Гоголя на А. Белого. Мы вместе хотели перевести «Петербург». Это было очень хорошо, потому что мы перевели устно. И повторяли фразы до того, как мы начали перевод. Это было очень интересно для музыки, для ритма. Вы знаете, что Белый пишет прозу, но он пишет прозу как поэт. Перевели очень спокойно, не искали издательства, просто для удовольствия. И вот мы показали свой перевод одному общему профессору, старому профессору Сорбонны, это Пьер Паскаль. Это известный человек, который жил долго в России. Он сказал, что это хорошо, надо издавать. Он искал для нас издательство. В Париже был издатель, который не хотел перевод Белого. Он сказал, что это слишком трудно для французов. Там был Арагон, который руководил коррекцией. И вот когда они увидели, что у нас есть такая работа, они не обратили внимание. Другой молодой издатель хотел издавать эту книгу. Потом была борьба между «Галлимаром» и этим издательством. У него, у этого молодого человека был друг, который жил в Лозанне. Это был Владимир Дмитриевич, о котором я уже говорил. Он хотел начать свою коллекцию «Петербургом». Это такое литературное приключение, потому что три лица встретились. Мы начали издавать славянскую классику. Не только «Петербург». Все книги, которые вы видите в библиотеке. Это книги и эссе о литературе русской, даже славянской вообще.

М. ПЕШКОВА:Еще каких русских писателей вы перевели для издательства Дмитриевича?

Ж. КАТТО:Сначала я перевел Замятина «Рассказ о самом главном», «Пещеру» и т. д. Когда мы начали, все эти книги не были в обиходе. Это было как золото. Мы нашли золото русской литературы. Мы пользовались этим. Я перевел Замятина, Пильняка. Это «Красное дерево». Я перевел Белого «Петербург». Потом «Конармию». Когда я перевел Бабеля, книга была издана во Франции. Перевод был какого-то парижанина. Перевод не был так хорошо сделан, и я решил сделать новый перевод, потому что, мне кажется, это было слишком близко к русскому языку, а не к французскому языку. Надо переводить, чтобы читатель не чувствовал, что это перевод. Он должен читать с удовольствием. Он должен свободно читать. Значит, надо переводить, как бы вы писали сами текст. Надо быть верным тексту. Я перевел «Конармию». Я помню, я встретился тогда с дочерью Бабеля, она жила в Америке — Наталья Браун. Она сказала: «Первый раз я читаю по-французски произведение моего папаши». Она сказала, что она плакала. Она чувствовала, она знала хорошо французский язык, потому что она жила в Бельгии, потом в Америке. Она чувствовала, точно это так. Конечно, она говорила по-русски. Потом я сделал много работ. Я писал много о Достоевском. Последние книги, которые я сделал, это полное издание переписки Достоевского. Я вам покажу. Там три больших тома.