Майя Пешкова - Непрошедшее время

М. ПЕШКОВА: Вы были знакомы с Долгополовым?

Ж. КАТТО:Да, я видел его. Он специалист по Белому. Я видел его в Москве, в Ленинграде. Я занимаюсь живописью, но не сам, а как критик.

М. ПЕШКОВА:Вы писали о Звереве?

Ж. КАТТО:О Звереве, о Немухине и т. д. писал самые первые статьи во Франции об этих художниках. Я организовал первые выставки во Франции. Не я один. Об этих художниках. В 59 году это было не так легко, потому что я был иностранец. Нас было мало в МГУ. Может быть, 6–7 французов. Несколько итальянцев и других.

М. ПЕШКОВА:За вами следили?

Ж. КАТТО:Да, чтобы встретиться с этими художниками, это было невинно в политике. Все была политика тогда, в 59 году. Я встречался с этими художниками очень осторожно, но не скрываясь. Мы стали друзьями. Был у меня друг Костаки. Может быть, вы знаете?

М. ПЕШКОВА:Да, это знаменитый коллекционер.

Ж. КАТТО:Он симпатизировал мне. Он видел, что я хорошо знаю искусство, он часто просил у меня совет, как делать такую картину. У него я видел, конечно, Зверева. Я был очень часто у Рабина. Он живет теперь в Париже. Он был очень хороший человек. Я любил его. Он был очень классический художник. Он любил, например, Шардена. Он любил наших старых художников. Я знал Филонова. Это было очень быстро. Немухина я видел через 5–6 лет после 59 года. Я был у него в мастерской. Он работал. Он взял картину и дал мне, потому что я был друг. И я знаю его уже давно.

М. ПЕШКОВА:Надо, чтобы пространство и время оставались в мире. Повторяем за профессором Сорбонны, славистом Жаком Катто, чьи воспоминания продолжим в следующее воскресное утро.

«Мы нашли „золото“ русской литературы».

(21 ИЮЛЯ 2013)

Продолжение программы

М. ПЕШКОВА:Известный славист, профессор Сорбонны Жак Катто более полувека изучает русскую литературу и переводит произведения российских авторов на французский язык. Встретившись с профессором в его доме, мы говорили о российской словесности и о том, как началось его увлечение Россией. Продолжение программы. Где вы жили? Где было ваше общежитие?

Ж. КАТТО:В МГУ на Воробьевых горах. Я жил в зоне «Г». Для меня это был кошмар, потому что все эти зоны похожи друг на друга. Когда я ходил в университете, я думал, где зона «Г». У меня уже была жена и двое детей. Разрешили жене приехать только на месяц. Но она работала во Франции. Нам повезло, потому что это было в 59-ом году. Чтобы попасть в СССР, тогда это было очень трудно. Я просил. Сначала они сказали — нет. Мы не могли, как иностранцы, ехать дальше 40 км вокруг Москвы. Я раздражался и сказал, что вы принимаете меня за шпиона. И они дали разрешение. И с женой мы отправились в большое путешествие по России, там Ленинград, Одесса, Сочи. По Волге на пароходе. Через год после этого все эти места были запрещены. Нам повезло.

М. ПЕШКОВА: Здесь мне хотелось спросить про вашего педагога. Ведь это человек с удивительной судьбой, проживший большую жизнь.

Ж. КАТТО:Да, есть разные педагоги, преподаватели русского языка. Когда я начал учиться русскому языку, мне было 20 лет, когда я вступил в высшую школу. Самая высшая школа во Франции для профессоров. Например, Помпиду окончил эту школу.

М. ПЕШКОВА:Кто еще закончил?

Ж. КАТТО:Сартр, все великие писатели, философы заканчивали эту школу. Не только по литературе, но и по науке. Я очень поздно начал изучать русский язык.

М. ПЕШКОВА:А почему вы начали изучать русский язык?

Ж. КАТТО:Я был специалистом французской литературы. Я вообще интересовался литературами. Не только французской литературой, но и другими. Я хотел читать русские книги, которые я любил, особенно русскую литературу: Достоевского, Гоголя, Пушкина. Поэтому я хотел изучать русский зык, чтобы читать текст прямо. Не читать переводы. Мне казалось, что русская литература очень богатая, как немецкая литература, больше, чем немецкая литература, как наша литература. Я специалист литератур. Меня интересует структура русских романов. Толстой, Достоевский, Гоголь. Они не пишут, как Стендаль, Бальзак. Наши пишут хорошо. Но это не то. У русских есть свобода.

М. ПЕШКОВА:Размах, широта.

Ж. КАТТО:Да, широта. И они не считаются с классическими канонами. Бахтин заметил, когда Толстой ответил на критику «Войны и мира». Он сказал, если считаться с русской литературой, не найдутся работы, которые соответствуют западному идеалу. Он говорит, что «Война и мир» — это не роман, не эпопея, это то, что я хотел писать. Возьмите «Мертвые души». Это не роман. Это рассказ-путешествие. Возьмите, например, «Записки из мертвого дома». Тоже не роман. У вас есть люди, которые пишут, как у нас. Это Тургенев, например. У него есть структура. Это не в плохом смысле я говорю. Структура, как у нас. Но у Гоголя, у Достоевского, у Толстого — это другие вещи, которые совсем отдельно существуют, оригинальные вещи. Как определить точно мою мысль? Бахтин сказал, что это плюрализм, многоголосие. У нас есть только одноголосие. Есть полифония у Бахтина, да? Он чувствовал, что есть большая разница. У Пушкина это совсем другое. У Пушкина это очень оригинально, но у него есть и французский дух, и русский дух вместе. Не знаю, как он сделал, но Достоевский сказал, что Пушкин дал единство литературы европейской. Считаю, что у вас есть европейские писатели, особенно Пушкин, может быть, Булгаков, хотя он совсем русский человек. Но все-таки у него есть, особенно в «Мастере и Маргарите», по-моему, это русский роман, но вместе с тем и европейский роман.

М. ПЕШКОВА:Я хотела спросить вас о вашем педагоге.

Ж. КАТТО:Там был господин Пиду. Он неизвестный в России. Он был специалист немецкого языка. И он попал в уже давно к немцам. И там были русские ученые. Он говорили с ними, и он начал любить русский язык. И он знал много языков, он знал «Евгения Онегина» наизусть.

М. ПЕШКОВА:Боже мой, это же такой объем.

Ж. КАТТО:Он был очень странный человек, но очень симпатичный. И когда я начал учиться русскому языку с ним, он сказал, что надо начинать с санскрита. Один из важных педагогов — Пьер Паскаль, который стал моим другом потом. Я скоро издам последние заметки Паскаля. Это то, что он писал, когда был в России. Он начал с 17-го года, и теперь самые последние тетрадки, которые у меня есть, это 28–29 год. Это были самые сложные годы. Там Сталин был и т. д. Он был человек буржуазный. Он был блестящий студент. Он учился русскому языку сам, один. Уже давно, когда был мальчиком. В лицее не было преподавателей. Он читал, покупал книги и т. д. До войны он поехал туда. Его родители дали ему разрешение. Он поехал в 10-ом и 11-ом году в Россию. Потом он изучал латинский и греческий язык, но он продолжал изучать русский язык. Когда война пришла, он был солдатом, боролся, был поражен на фронте. И они узнали, что он говорит по-русски. И его послали в Петербург. И там он был в посольстве. И он знал царя. Это был маленький офицер, не больше лейтенанта-полковника.