Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Мы пролетели эти главы галопом, наслаждаясь каждой строчкой. Действительно, это читается очень легко, быстро, весело и интересно.

– Спасибо. Но я не идеализирую позднюю советскую эпоху, там было полно недостатков, имелась и так называемая двойная мораль, и диктат идеологии. Но не больше, чем сейчас. А, может быть, даже в чём-то и меньше. По крайней мере, тогдашние журналисты были внешне ограничены, но внутренне свободны. Теперь наоборот. Мы знали правила игры и не всегда соблюдали. Сегодня их нарушение влечёт более серьёзные последствия, чем тогда.

– Вам не кажется, что просто нынче в обществе идёт более резкое идеологическое размежевание? И не столько по линии государственности, сколько по линии человеческих взаимоотношений. Наш – не наш, свой – чужой, рукопожатный – не рукопожатный.

– Согласен. Наше общество расколото вдоль и поперёк, а трещины доходят уже до кипящей магмы. Я показываю в романе борьбу в литературе почвенников и западников, но она всё-таки носила тогда домашний характер. Это была такая, знаете, дружба-вражда. Сегодня борются с оппонентами «на вычёркивание». Писатели одного лагеря относятся к коллегам из другого стана, как бандеровцы к «ватникам».

– В романе точно указан год, в который происходит действие – осень 1983-го.

– Ещё точнее: с 28 сентября по 5 октября включительно. Андропов уже заболел, за месяц до этого сбили корейский «Боинг» (пассажирский самолёт, принадлежавший Южной Корее, нарушил воздушную границу СССР, на требования пограничников не отвечал и был сбит советскими ракетами. – Л. М. и А. Г. ) и началось обострение политического противостояния в мире. Рейган обозвал нас «империей зла». Разрядка закончилась. В общем, именно тогда началось серьёзное наступление на Советский Союз, включая «звёздные войны» и искусственный обвал цен на нефть, которые подорвали нашу экономику, во многом предопределив крах советского проекта, имевшего, по-моему, перспективу.

– Этот был период какого-то тяжёлого ожидания. Люди СССР хотели перемен.

– А они и сейчас хотят перемен. От Путина. Тогда ждали их от Андропова. Но что он успел сделать? Ничего. Только сказал нам, что мы не знаем общества, в котором живём. Ещё он дал народу дешёвую водку «Андроповку». А потом устроил облавы на прогульщиков. Сцена «шмона» в пивном баре имеется в моём романе.

– Юрий Михайлович, а вы можете её переписать, пока роман не издан?

– Что у меня не так?

– Дело в том, что сын Андропова Игорь в интервью нам рассказывал, что он сам у отца спрашивал, мол, зачем эти облавы? И Юрий Владимирович говорил, что не давал таких указаний. Исполнители неправильно его поняли.

– Возможно. Но в романе жизнь показана через восприятие моего героя, 30-летнего советского человека, не допущенного к тайнам власти. Он живёт той мифологией, которой живёт всё общество, а оно считало: это Андропов затягивает гайки и правильно делает. Люди же не знали, что замыслы Андропова неправильно поняли или исказили. У нас так принято. Сегодня считают, что всё идёт от Путина. Ну, не от Пескова же! Впрочем, уверен, что многие вещи сегодня делаются точно так же, как те андроповские облавы: не так поняли, перепутали, перестарались… Кстати говоря, у меня в основе сюжета лежит как раз неправильно понятая позиция генсека.

– В смысле, вы придумали, что его не так поняли?

– Нет, я взял за основу реальную историю, произошедшую с замечательным русским писателем Владимиром Алексеевичем Солоухиным, кстати, незаслуженно и старательно ныне забытым. Помимо того, что его проза является эталоном русского языка и одной из вершин нашей литературы второй половины 20 века, он прожил интересную жизнь. В частности, служил в кремлёвском полку. По легенде, именно возле будущего писателя остановился Черчилль, проходя вдоль строя, встал и долго вглядывался в вызывающе русское лицо Солоухина. Довлатов Черчиллю на глаза тогда как-то не попался. Так вот, Солоухина в 1983 году пытались исключить из партии за дерзкие рассказы. Я был очевидцем той попытки и решил записать для истории небольшой «мемуар», однако он вырос в роман с большой долей вымысла, поэтому пришлось заменять реальные имена на вымышленные: Солоухин стал Ковригиным. Кстати, среди «крамольных» рассказов был и такой, где писатель якобы учит Андропова, как реформировать страну. Говорят, генсек очень рассердился, и «помощники» бросились наказывать дерзкого писателя. Чем всё закончилось, узнаете, прочитав роман. Но при всём гротеске моей «хроники тех ещё лет» в ней мало придуманного. Я строго следил за соответствием реалий и, кстати, едва не пропустил, в самый последний момент ляп.

– Что за ляп, если не секрет?

– Влюбленная медсестра в доме творчества «Переделкино» напевает песню Аллы Пугачевой «Паромщик». Вдруг в десятый раз читая этот кусок, я подумал: а когда «Паромщик»-то был впервые исполнен? Оп-па, оказывается, мой покойный товарищ Коля Зиновьев, увы, недавно умерший, написал эти стихи в 1985 году! Пришлось срочно менять мелодию.

– И что она поёт в итоге?

– «Мы с тобой два берега у одной реки». Песня, правда, тоже из другого, но – более раннего времени. И главное – слова по существу.

– И всё-таки, дорогие мои собеседники, Люба и Саша, сказать, что это мемуары – нельзя. Это полноценный сюжетный роман, со всеми необходимыми центральными, боковыми линиями, интригой, социальной, любовной и семейной темами. Просто он основывается на реальных обстоятельствах, а прототипы зашифрованы, факты перемежаются с вымыслом.

– Но некоторые прототипы легко узнаваемы, как, например, поэт с абхазской фамилией…– И, надо сказать, что некоторые кумиры будут немножечко не то что развенчаны, но предстанут перед читателями в неожиданном свете …

– Ну, что делать! Вокруг кумиров всегда создаются мифы. Если кому-то хочется этот миф продолжать – ради бога. Но я реалист и пишу то, что знаю и помню. И ещё раз подчёркиваю: это не мемуары, а художественное произведение, совпадения возможны, но не обязательны.

– У вас к каждой главе придан стихотворный эпиграф. Вот в седьмой главе такое четверостишие:

Его можно было бы поставить ко всей книге. Вы эти стихи где откопали? Из собственного опыта знаем, что в печатные издания всегда пачками шлют рифмованные опусы.

– Это правда. Более того, у каждого поэта-классика, даже лауреата премии Ленинского комсомола, имелись в столе озорные до неприличия стихи. В той или иной степени антисоветские сочинения тоже там хранились. Мало, кто зарывал их под дачным кустом, как Нагибин. Такие тексты не печатались, но они широко ходили по рукам. Когда я работал в газете «Московский литератор» с 1979 по 1986 год (в романе это «Стопис» – «Столичный писатель»), к нам однажды пришла безымянная рукопись стихов – ни адреса, ничего. Но вещи оказались настолько лихими, что мы друг другу их читали, а редакционного работника трудно чем-то удивить. Прошло много лет, и я попытался вспомнить тексты анонима: