Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– В предисловии к «Весёлой жизни…» говорится, что «после бурного празднования моего 60-летия я был засахарен величальной патокой и ослаблен алкоголем». А Вы уже запланировали какие-то методы детокса (прежде всего творческого и душевного!) на ближайшее время после 65-летия?

– Лучше карловарской минеральной воды пока ещё ничего не придумали… Помогает также русская баня с хорошим травяным чаем.

1. Какое произведение вы считаете своим magnum opus?

– Я полагаю, это «Гипсовый трубач», но читатели, по моим наблюдениям, считают таковым «Козлёнка в молоке». Количество переизданий (больше тридцати), инсценировки, экранизация и частота цитирования говорят в пользу «Козлёнка…».

2. Есть ли какие-то особенные писательские планы, которые ещё не успели реализоваться?

– Есть: книга о Николае Лескове и сборник рассказов о советском детстве.

3. Как вы относитесь к экранизациям своих произведений? Обижает ли вас, когда режиссёр допускает себе слишком много вольностей?

– На режиссёров не обижаюсь, режиссёр в запуске – это стихия, а на стихийные бедствия обижаться бесполезно. Автор от экранизации выигрывает в любом случае. Если удалась, зритель думает: надо почитать, вдруг первоисточник ещё лучше фильма. Если не удалась, зритель думает: первоисточник-то уж точно лучше, чем кино. И идёт в магазин.

4. Какая, на ваш взгляд, самая удачная экранизация в истории кинематографа?

– «Собачье сердце» Булгакова – Бортко.

5. Кого из ваших героев вы считаете наиболее удачным?

– Если в смысле художественности, то, наверное, это Башмаков из романа «Замыслил я побег…» и Витёк Акашин из «Козлёнка…».

6. Вы пишете пьесы, художественную и документальную прозу, стихи. Какая форма вам ближе?

– Близки все формы, которыми я владею. Дело в том, что род и жанр произведения определяются материалом и внутренней задачей автора. Сюжет пьесы редко можно развить, скажем, в роман и наоборот. Понимаете, даме в бальном платье вы вряд ли предложите станцевать «джигу».

7. Как вы оцениваете состояние современной российской поэзии?

– В конце 1990-х я предложил издательству «ОЛМА-Пресс» проект антологии русской поэзии ХХ века, составленной объективно, без политических и эстетических пристрастий по образцу знаменитой антологии Ежова и Шамурина. И читатель увидел совершенно иную, отличающуюся от привычной картину отечественного Парнаса. С тех пор сборник переиздавался несколько раз. Хороших, тонких поэтов сейчас немало, но они прозябают в тени небольшой группы стихотворцев, не столь талантливых, сколь продвинутых в пиар-технологиях. Если АСТ предложит мне составить антологию русской поэзии конца ХХ – начала ХХI веков, я уверен: читатели благодарно удивятся богатой поэтической реальности современной России.

8. Кого бы вы выделили из современной российской прозы?

– Пожалуй, Владислава Артемьева. «Букер», «Большая книга», «Ясная Поляна» – это, честное слово, какая-то нехудожественная самодеятельность и скукопись.

9. Какую книгу вы бы порекомендовали прочесть каждому?

– Басни Крылова в полном объёме. Очень поучительно.

10. Чем бы вы занимались, если бы в мире не существовало литературы?

– Стал бы изобретателем изящной словесности.

Юрий Михайлович Поляков – один из самых читаемых авторов России, прозаик, публицист, драматург и поэт, чьё творчество вот уже более сорока лет привлекает к себе всеобщее внимание. Ю. М. Поляков – член Союза писателей с 1981 года. Почётный профессор МГОУ.

– Юрий Михайлович, Вы – известный писатель, драматург, до недавнего времени – главный редактор «Литературной газеты». Вот, пожалуй, три темы, которые хотелось бы сегодня обсудить с Вами. Вы как-то сказали, что после 1991 г. в России образовалась «двухобщинная литература». Поясните, пожалуйста, читателю, что это значит и каким образом «двухобщинность» влияет на литературный процесс.

– Тема щекотливая. Проще всего объявить, что наша литература разделилась по национальному признаку: русские и нерусские, чаще евреи. Но всё гораздо сложнее. Переходные и гибридные формы, а также профессиональных перебежчиков туда, где сейчас лучше, я опускаю. Первая община, назовём её по старинке «почвеннической», многочисленная, но малозаметная в информационном пространстве. Она продолжает считать литературное дело частью общенародной жизни, готова служить разумному государству и нести ответственность за сказанное и написанное слово. В этой общине есть свои «фракции». Одни пренебрегают советским опытом, как чуждым, делая исключение для гигантов, вроде Шолохова, Леонова, Твардовского… Другие, напротив, считают, что именно под «серпом и молотом» родная словесность достигла горних высот. Я убеждён: писатель, не испытывающий зависимости от самочувствия своего народа, страны, не связывающий с ними свою человеческую, а также творческую судьбу, это не писатель в нашем, русском понимании слова. Это какой-то иной вид филологической деятельности. Тот, кто не знает этой болезненной связи, даже «присухи», и тем не менее посвятил себя словесному творчеству, отличается от настоящего писателя примерно так же, как кик-боксёр от купца Калашникова.

Вторая община, назовем её «интертекстуальной», не такая уж и многочисленная – особенно в провинции. Сложив «длинные списки» «Букера», «Большой книги», «Национального бестселлера» и «Носа», добавив сотню сетевых самописцев, вы получите почти полный состав общины отечественных «интертекстуалов». Зато они почти монопольно владеют информационным пространством и премиальным тотализатором. Авторы, принадлежащие к этой общине, а среди них есть и талантливые, воспринимают творчество как сугубо личное дело: что-то среднее между мелким семейным бизнесом и альковными изысками, о чём охотно болтают в Сети. Им тоже дорого наше Отечество, но не земное, реальное, а вербальное, так сказать, русская «словосфера». Они Пушкину за талант прощают даже «Клеветников России». В них есть что-то от пассажиров круизного лайнера, даже не подозревающих, что есть ещё и кочегарка с чумазыми матросами. Да и куда идёт судно, им тоже, в сущности, безразлично, главное – при крушении не утонуть вместе с этим гигантским корытом.

Если говорить об идеологии «интертекстуалов», то они чаще всего «подзападники». В отличие от «западников», искренне чающих объевропить российскую цивилизацию, и в отличие от «прозападников», желающих видеть РФ почетным членом НАТО, «подзападники» попросту хотят, чтобы Россия легла под Запад. Я немного огрубляю и спрямляю, но важна суть. Любя русскую «словосферу», «интертекстуалы» относятся к земной жизни Отечества свысока. Так, возвращение Крыма стало для них досадным пятном на репутации русской словесности. Теперь приходится отвечать перед мировым сообществом не только за травлю Пастернака, но и за «вежливых людей».