Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Вы подробно и обстоятельно описываете черты и детали быта той эпохи, которая уже давно прошла. Как вы думаете, нужно ли это сегодняшнему читателю? И если да, то зачем?

– Интересное дело! Когда Яхина простодушно и неумело описывает муки татарского народа под пятой русского империализма в начале 20-го века, ей никто таких вопросов не задаёт: кому это интересно? Когда Водолазкин сочиняет мутное и мрачное фэнтэзи на тему сталинских репрессий, никому в голову не приходит спросить: зачем? Когда Варламов обращается в новом романе к тем же советским годам, что и я, критика восклицает: очень своевременная книга! Но стоит мне, грешному, обратиться к сегодняшнему дню, я сразу получаю в лоб обвинения в «конъюнктуре». А если я ухожу в прошлое, тут же готов новый вопрос: «Разве это интересно современным читателям?» Русский писатель сегодня чем-то похож на негра времён сегрегации, пытающегося прокатиться в автобусе для белых. Одно утешает: «Весёлая жизнь…» пять месяцев держится в лидерах продаж, а на презентациях книги в магазинах не хватает мест для всех желающих. Значит, читателям она интересна, а это – главное. Писатель, к вашему сведению, не тот, кто пишет, а тот, кого читают.

– Кстати, говоря о реалиях и реальности вспоминается эпизод, в котором вы карикатурно изображаете Егора Гайдара в ресторане ЦДЛ. Правда ли, что эпизод списан с реальности? Как это выглядело в жизни? Что-нибудь вас связывает с этим человеком?

– В романе немало сцен, списанных с натуры, в том числе и обед отца и сына Гайдаров в ЦДЛ. Сказать, что Егор Тимурович был человеком странным, ничего не сказать. Лично у меня он никогда не вызывал ничего, кроме брезгливой иронии, хотя в любой другой стране по итогам своей реформаторской деятельности, Гайдар оказался бы на скамье подсудимых. «Гайдаровские чтения» – это плевок в лицо всем униженным и обобранным в 1990-е. Но обед я описал почти точь-в-точь, даже слегка смягчил…

– Неоднократно, читая различные книги, я ловил себя на мысли, что автор до конца не понял, что он на самом деле написал. Лично я в вашей книге увидел развенчание и обличение описываемой эпохи. Читая книгу, я не раз ловил себя на мысли: боже, как хорошо, что всё это кончилось. Что теперь нет никаких райкомов; никакие партийные чинуши никому не указывают, что и как надо писать; что нет никакого дефицита, что не надо ждать никаких заказов, чтоб получить что-то к праздничному столу; что в книжном магазине лежит в свободной продаже практически любая книга и так далее. Ставили ли вы такую цель, или так получилось само собой? Это время описано вами так, что мне бы жить там совершенно не хотелось. Но для вас оно чем-то любимо и значимо. Что в том времени для вас дорого? А если сравнить его с днём сегодняшним, что в сегодняшней жизни вам не нравится? Может быть, есть что-то хорошее в том времени, что оказалось утраченным сегодня?

– Я не ставил перед собой задачу оправдать или осудить советские времена, а лишь хотел честно, но с учётом постсоветского опыта описать ту эпоху. Кстати, наша словесность поздние советские годы как-то проскочила, слишком стремительно закрутился маховик Истории, а писателю надо лет десять на осмысление «потерянного времени». Я, конечно, расставляю личностные акценты, но в целом моя версия той эпохи художественно объективна, потому-то и вы, человек явно антисоветский, находите в ней подтверждения своего понимания тех времён. Но хочу напомнить, что дефицит 1980-х сменился в 1990‐е для большинства откровенным нищенством. «Заказ» к Новому году, по-моему, это лучше, чем помойный бак. Разве нет? Да, теперь нет никаких райкомов, но есть районные администрации, где добиться защиты часто куда трудней, чем в райкомах КПСС. Да, «партийные чинуши» теперь не указывают, кому и как писать, это нынче делают премиальные жюри, кураторы фондов и распределители грантов. И куда как жёстче! Напишите роман, объективно, а не карикатурно показывающий «совок», и ваш текст не попадёт ни в один, даже самый длинный премиальный список. За этим строго следят. К вопросу о книжном изобилии. Оно, напомню, возникло ещё при Советской власти, в конце 1980-х с отменой цензуры и появлением кооперативных издательств. Ельцинская власть тут ни при чём. Я был участником того процесса и хорошо всё помню. Мой «Демгородок», кстати, запрещали уже при Ельцине. Впрочем, список запрещённых книг, именуемых экстремистскими, есть и сейчас. За ослушание строго наказывают. К примеру, Олег Платонов, замечательный издатель и директор института Русской цивилизации, несколько лет находится под следствием за выпуск в свет монографии о национальной политике Ивана Грозного. Что же касается советской эпохи, то я её люблю, как современник и человек, который смог в те годы самореализоваться. Недостатки? А сейчас их разве нет? Или молодёжь выходит на митинги и бузит только для сублимации половой энергии?

– Название книги напоминает известную фразу «В СССР секса нет». Я слышал, что вы имели какое-то к ней отношение. Вы были то ли редактором той программы, то ли её участником. Так ли это и как вам сейчас та программа вспоминается?

– Да, конечно, название романа отсылает к этому известному слогану. Я, действительно, был на том знаменитом советско-американском телемосте, и хорошо его помню. Все обратили внимание только на первую половину фразы нашей соотечественницы, а вторая потонула в хохоте, спровоцированном умелым пропагандистом Познером. Полностью фраза звучала примерно так: «У нас в СССР секса нет. У нас в СССР – любовь». Несмотря на простодушие эти слова отражали реальность: в те времена у нас отношения между мужчиной и женщиной, в самом деле, были гораздо бескорыстнее… Почему? Это отдельный разговор. Но именно такой смысл я вкладывал в подзаголовок романа, но читатель поймёт подтекст, лишь дочитав последнюю главу.

– Тема секса и весёлых мужских похождений налево является для вас одной из ключевых. В самых разных книгах вы уделяете ей большое внимание. Почему так происходит – это ваша личная склонность или вы понимаете, что таким способом можно привлечь читателя? Ваш герой много рассуждает на тему того, что «любовью к жене и влечением к прочим дамам в мужском мозгу ведают разные извилины, что женская плоть, принадлежащая тебе согласно паспорту, слишком быстро приедается». Интересно, а в эти моменты вы с ним совпадаете, или тут как у Саши Чёрного в начале беседы? А как, если не секрет, к таким писаниям относится ваша жена? Если бы я был психоаналитиком, и ко мне привели вас как пациента, то я, прочитав ваши книги, сказал, что тут срабатывает компенсаторный механизм. Похоже, что пациент Поляков зажат в реальной жизни какими-то обстоятельствами, окружением, женой или кем-то ещё, и поэтому даёт себе волю, отрывается и воплощает нереализованные мечты в книгах. Насколько справедлив был бы этот вывод? Признайтесь, авторитарная жена вас не зажимает, своим авторитетом дома не подавляет?