Гвидо Кнопп - CC – инквизиция Гитлера

В деле «путча Рема», под вывеской которого скрывался план расправы с политическими противниками, принимал самое активное участие и Гейдрих, начиная с составления списков жертв вместе с Гиммлером и Герингом. Для него резня 30 июня 1934 года означала лишь одно из многих мероприятий, которые выражались в актах террора, совершавшихся с 1936 года по всей стране его службой безопасности и по примеру СС реорганизованной полицией, особенно гестапо (тайной государственной полицией).

Еще при Геринге и своем первом президенте Рудольфе Дильсе гестапо грубо попирала действующие законы, но только Гейдрих превратил эту структуру в «мировоззренческий ударный отряд», в оружие террора, которое стало для многих жертв синонимом «третьей империи» и которое принципиально отличалось от органов политической полиции других диктатур.

Гестапо Гейдриха считала себя «народной полицией», в своих противниках видела «народных вредителей», которых следовало «биологически» устранять, то есть истреблять. Полиция, подобно доктору, должна была ограждать «народное тело» от болезней, вызываемых «бациллами». Шесть раз пришлось иметь дело Ральфу Джордано с гестапо Гейдриха, и это нанесло ему такие травмы, что он до сих пор по ночам вскакивает с постели в ужасе от пережитого когда-то в застенках палачей. Он говорит: «Гестапо была вездесуща. Она была символом гитлеровской Германии, Германии нацистов. Символом страха и смерти, возможной в любое время».

Легенда о гестапо свидетельствует о всемогущей, вездесущей и заразительной системе слежки, само существование которой должно было убеждать каждого в том, что сопротивление бесполезно. При этом гестапо Гейдриха в профессиональном отношении была слабо оснащенной структурой. Так, например, на 500 000 жителей Дюссельдорфа приходилось лишь 126 штатных гестаповцев, в Эссене на 650 000 человек — всего 43, а в Менхенгладбахе — даже 14. В большинстве городов имелось по одному сотруднику гестапо, а в иных местах — и ни одного. Однако складывалось впечатление, что гестапо все видит и слышит. Она поистине стала мифом.

В 1941 году Гейдрих с удовлетворением констатировал: «Тайная государственная полиция и служба безопасности окружены тихо нашептываемой тайной политического криминального романа. В самой стране говорят со страхом и ужасом, но и с известным чувством защищенности благодаря их существованию, однако в злонамеренных кругах за рубежом такого рода деятельности охотно приписывают грубость, бесчеловечность на грани садизма и бессердечность». «Понятно и то, — отмечал далее Гейдрих, что в Германии люди все же стремятся к тому, чтобы как можно меньше иметь дело с нами».

Только доносчики обращались в гестапо без боязни. И таких, как они, было очень много. Без этого великого множества клеветников «народная полиция» оставалась бы слепой и глухой. До 83 % всех ее «дел» были тесно связаны с доносами.

Никогда в истории Германии не было такой легкой возможности, как в нацистском государстве, по доносу доставлять массу неприятностей неудобным соседям, конкурентам по работе и другим, превращая их в жертвы аппарата произвола, лишая работы и будущего.

Одним из правовых документов, на которых Гейдрих возводил государство шпионажа, был так называемый «закон о вероломстве» от 20 декабря 1934 года. В нем, между прочим, предусматривались судебные наказания за «публичные высказывания, исполненные злобы или вредных мыслей, которые направлены против руководящих лиц НСДАП» и тем самым «направлены на подрыв веры в политическое руководство».

Этот закон широко распахивал двери для клеветы. Волны мерзости захлестнули страну. Следы этого потопа пережили время в тысячах дел, хранящихся в государственных и земельных архивах.

Яркий пример доноса из одного следственного дела отделения гестапо в Висбадене от 5 февраля 1940 года: «Заслуживает внимания то, что сказал нам коллега Вульф) 31 января 1940 года: «Вчера, когда выступал фюрер, я выключил радио. Я не мог слушать эти вопли и ругань, и, кроме того, мне это совсем не интересно. Ведь это Гитлер виноват в войне, выиграем мы ее или нет, все равно останемся в бедняках…»

Почти одновременно трое его товарищей но работе донесли в гестапо на автослесаря. «Коллега Вульф» был осужден на четыре месяца тюремного заключения. А через три года за подобное деяние ему был бы гарантирован смертный приговор по решению фрейслерской палаты народного суда.

Такие «вероломные выпады» только в 11937 году послужили поводом для доносов в гестапо на 17 168 человек. И на Ральфа Джордано донесли те, кому он доверял. Как раз в первый день войны, 1 сентября 1939 года, он был арестован и в течение пяти дней подвергался допросам. А что же, собственно, произошло? «Друзья детства, двое, с кем я рос и играл на улице, на протяжении нескольких лет записывали все, что им казалось антигосударственным в моих высказываниях, а потом через родителей или бабушек с дедушками передавали свои заметки квартальному, который все документировал в гестапо».

Известия о том, «кто — за что — когда и как», разносились со скоростью звука, подтверждая легенду о всеведении гестапо, об опасности попасть под нож за одно неосторожно сказанное слово. Атмосфера недоверия и страха давила на людей по всей стране. Ведь в худшем случае жертвы клеветы попадали не в тюрьму, а как «народные вредители» в концентрационные лагеря или под топор палача.

В 1935 году швейцарец Карл Якоб Буркхардт вместе с членами международного комитета Красного Креста попытался узнать, что же творится за воротами немецких концентрационных лагерей. Как и следовало ожидать, намерение Буркхардта было встречено в штыки с немецкой стороны, которая потом согласилась на посещение лагерей, но при одном условии — все разговоры с заключенными разрешалось вести только в присутствии коменданта лагеря и офицеров СС. Возмущенный Буркхардт заявил, что делегация не согласна и готова возвратиться в Женеву, чтобы поднять вопрос о международном осуждении позиции Германии по отношению к Красному Кресту. Для окончательного решения этого вопроса герцог Кобургский организовал званый вечер для женевских гостей. Буркхардт записал свои впечатления о появлении на вечере Гейдриха. Его заметки уникальны, поскольку дают возможность заглянуть в душу человеку, который через несколько лет стал главным архитектором холокоста.

«В ожидании его прихода каждый чувствовал себя несколько напряженным и подавленным, разговоры велись вполголоса. И вот распахнулись двустворчатые двери, и появился Гейдрих в черном мундире первого образца, который я мог теперь рассмотреть вблизи.

Стройный, светловолосый, с лицом, резко очерченным, состоящим из двух половин, совершенно не похожих друг на друга, и глазами монголоидного разреза.