Гвидо Кнопп - CC – инквизиция Гитлера

После мучительно долгой поездки события начинали разворачиваться с необычайной быстротой, как только поезд останавливался у приемной платформы концлагеря.

Раздвигались двери вагонов, и обессиленных людей грубо выталкивали на платформу под площадную брань нацистов и лай эсэсовских овчарок. Нерасторопных подгоняли пинками и ударами прикладов. Весь этот хаос создавался искусственно как проверенный способ запугивания только что прибывших жертв. Люди, не способные ориентироваться и деморализованные мучительной ездой в товарных вагонах, послушно выполняли все команды эсэсовцев. После того как они оказывались на платформе, начиналась конфискация багажа, а трупы умерших в дороге выбрасывали из вагонов заключенные лагеря, ибо положение «мертвоголовых» палачей не позволяло им пачкать свои «чистые» руки.

Здесь же, на платформе, решалась судьба депортированных. Женщин отделяли от детей, мужчин от их жен, и в считанные секунды разрушались семьи. На прощание родных друг с другом эсэсовцы не оставляли ни минуты. Вот почему процесс разделения членов семей у многих, переживших ужасы лагерей, остался в памяти как незаживающая душевная рана. После того как разделение вновь прибывших по возрастному и половому признаку заканчивалось, их выстраивали рядами по пять человек для прохождения мимо лагерного врача, который молча жестом руки показывал направо или налево. Всего несколько шагов, но они балансировали какое-то мгновение между жизнью и смертью. Врач отправлял направо «трудоспособных», а налево указывал хилым, старикам и больным. Если отбор слишком затягивался, а «хозяева» уставали, то не успевшим пройти селекцию новичкам оставалось лишь одно направление — «налево», прямо в ад.

А что чувствовали при этом сами лагерные врачи? Легкое движение руки у платформы решало судьбу тысяч людей. Некоторые перед исполненным цинизмом действом прикладывались к рюмке, другие принимали взбадривающие таблетки — так им было легче выступать в роли судьи. Самый известный из врачей Аушвица имел, несомненно, ясную голову и без допингов: доктор Йозеф Менгеле проводил «селекцию», по мнению многих, всегда размеренно и спокойно. Направо, налево, направо, налево… Оставшиеся в живых его современники рассказывают, что порой он, насвистывая себе под нос какую-нибудь веселую мелодию из оперетты или любимый вальс, с невозмутимым видом указывал рукой направо и налево.

Во время «селекции» врачи СС каждую минуту покрывали позором высокое звание «людей в белых халатах», отправляя даже легкобольных, но абсолютно трудоспособных молодых людей «с колес на немедленную смерть». Что касается больных тифом, то эти получали вместо медикаментов так называемое «прополаскивание», то есть смертельные уколы фенола в сердце.

Женщина-врач из Вены, доктор Элла Лингене, будучи пленницей лагеря, привлекалась к работе в лазарете. Однажды она спросила врача СС доктора Клейна, каким образом ему удается совмещать преступные деяния с Клятвой Гиппократа? Клейн ответил: «Раз я давал клятву Гиппократа, то я спокойно вырезаю из человеческого организма аппендикс. А евреи и есть гнойный аппендикс в организме всего человечества. Поэтому они и должны быть вырезаны».

Эта человеконенавистническая установка оправдывала в глазах некоторых врачей не только насильственные умерщвления, но и различные псевдомедицинские эксперименты на живых людях. Лагерный врач Йозеф Менгеле высматривал свои жертвы, как правило, еще на платформе — предпочтительно близнецов. Ицхак Трауб вспоминает: «Я и мой брат-близнец были с матерью на пути к газовым камерам, и вдруг она сказала: «Дети, бегите назад, туда, где они ищут близнецов».

Так вместе с братом Ицхак оказался в экспериментальном отделении доктора Менгеле. «Мои морские свинки», — называл детей с презрительной усмешкой врач-убийца. Он хотел увековечить себя в учебниках медицины с помощью собственной теории о близнецах. В ходе «исследований» он впрыскивал в глаза детей химикалии, чтобы превращать на длительное время карие глаза в голубые. Других он убивал уколами фенола или эвипана, а затем вырезал у них те или иные органы. Ныне имя Йозефа Менгеле ассоциируется с человеконенавистническими медицинскими экспериментами Аушвица. Но этот человек из Гюнцбурга был далеко не единственным врачом, который безоговорочно отдал себя службе людоедам СС.

Своей жестокостью среди лагерных врачей и медсестер отличались и женщины-эсэсовки. Больные и раненые не получали от них никакой медицинской помощи даже в тех случаях, когда речь шла о сохранении работоспособности молодых узников.

На первом судебном процессе по женскому концлагерю Равенсбрюк обвинитель заявил, что «часто можно было наблюдать, как заключенные умирали, находясь в строю, или видеть трупы умерших во время построений на плацу — настолько велико было желание не идти в лазарет».

Узники хорошо знали, что их там ожидает. Доктор Герта Оберхойзер, наиболее известная врач-нацистка, оказалась единственной женщиной на Нюрнбергском процессе против врачей, которая обвинялась в преступлениях против человечности и была осуждена.

Активистка в «Союзе немецких девушек» (СДМ) с 1935 года, член партии НСДАП с 1937 года, она в 1940 году добровольно пошла на службу врачом СС в женский концлагерь Равенсбрюк. Там участвовала в планировании и проведении медицинских экспериментов на заключенных польских женщинах. При объявлении приговора преступнице приводился такой пример: «Оберхойзер была всегда в курсе дела о сути и целях экспериментов. Она помогала при отборе подопытных лиц для экспериментов, обследовала как врач их состояние и готовила женщин к операциям. Она присутствовала в операционном зале при проведении операций в качестве ассистирующего врача. После каждой операции она тесно сотрудничала с Гебхардом и Фишером в том, что умышленно запускала уход за прооперированными для того, чтобы раны подопытных пациенток достигли наивысшей стадии инфекции».

Однако были и женщины-эсэсовки, которые помогали узникам концлагерей. Одна из них Мария Штромбергер с 1942 года работала медсестрой в лазарете СС концлагеря Аушвиц. Оставшийся в живых заключенный рассказывает о ее работе: «Однажды случилось нечто необычное. Был вечер. Нам не нужно было идти в лагерь, так как нас «откомандировали» в лазарет. На кухне нас было двое — сестра Мария и я. Я мыл посуду. Вдруг до меня донесся хлопок выстрела из лагеря и не очень далеко от кухонного окна. Я уже понимал тогда, что это значило. Тогда очень часто заключенные сами шли «на проволоку». Одновременно я услышал у себя за спиной, где стояла у окна Мария, тихий крик. Я повернулся и увидел, что сестра побледнела и бессильно опустилась на стул. Она была почти в полуобморочном состоянии. Я испугался и позвал сестру Маргарете. Через несколько минут все снова было в порядке, но Мария сразу ушла домой».